Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

проживания в общежитиях, а для посещения столовой были отведены специальные часы. К указанным традициям относились коллективные обряды инициации наподобие сражений между первокурсниками и второкурсниками, проходивших в определенный день года (обычно в начале или в конце семестра) [Horowitz 1987]. Здесь перед нами снова возникает типичная модель дедовщины: группа, которая подверглась ей в предшествующей когорте, берет на себя соответствующую инициативу по отношению к последующей группе. В этом отношении дедовщина сходна с травлей, поскольку задиры, повторим, составляют средний класс статусной иерархии, а не ее элиту. По меньшей мере в школах (но не в тюрьмах) когортные обряды инициации могут служить заменой травли. Поскольку они практикуются коллективно, а их жертвы тоже являются именно коллективом, а не отдельными лицами, в них присутствует определенный аспект солидарности внутри когорты и отсутствует индивидуальное и постоянное подчинение, которое характерно для травли. Коллективная травля может быть заменителем индивидуальной травли и структурным барьером против нее. Но если в той или иной школе присутствует дальнейшее разделение на подгруппы, то они устанавливают рамки дифференцированного престижа, внутри которых в дальнейшем может происходить индивидуальная травля.

Персонал тотальных институтов иногда стимулирует формирование иерархии среди их обитателей вплоть до ее официального признания и поддержки [Lloyd-Smith, Davies 1995]. В британских элитных школах-пансионах поддержание повседневной дисциплины и символическое руководство общежитиями традиционно передавались старшим мальчикам. При этом каждому из младших мальчиков предписывалось оказывать мелкие услуги для старшеклассников: таскать их книги, приносить им вещи, убирать их учебные комнаты и т. д. – подобная практика получила название фэггинг, из которого в дальнейшем возникло уничижительное обозначение гомосексуала[7]. Такая официальная иерархия обеспечивала фоновые условия для травли, которые доводили нормальные практики до крайностей [Hughes 1857/1994]. Хотя право определять за младшими учениками роль «шестерок» (fags) имели только старшеклассники и учащиеся, назначавшиеся школой на те или иные должности, мальчики крупного телосложения из средней ступени обучения могли узурпировать власть и неформально требовать оказывать им такие же услуги. Официальной иерархии – от учителей до обладавших высоким статусом учеников – об этом было известно, однако они придерживались позиции, что мальчики должны сами решать свои проблемы и не заниматься доносительством по официальным каналам. Эта схема, когда школа официально делегирует власть тем, кто стоит на ступеньку ниже и дальше по вертикали, как правило, воспроизводилась на последующих уровнях, в том числе при помощи узурпации полномочий.

Кроме того, насилие в виде травли поощрялось официальными практиками церемониальных телесных наказаний. Ученик мог получить по уху от директора, раздосадованного регулярными неудачами в чтении наизусть и переводе латинских фраз (в те времена это была главная разновидность учебных упражнений); учеников, нарушавших ключевые правила поведения, могли отлупить тростью – это публичное демонстративное наказание, происходившее на глазах всей школы или компании в общежитии, опять же, поручалось уполномоченным начальством мальчикам.

В школе также установилась атмосфера, в которой грубые игры считались мужественными и веселыми. Школа Рагби, описанная в романе Хьюза, была именно тем местом, где зародилась такая разновидность футбола, как регби, и больше всех продвигала спортивные игры как одну из составляющих повседневного школьного времяпрепровождения. Развлечения в виде потешных боев существовали на всех уровнях; младшие мальчики были не просто жертвами – они участвовали в коллективных играх наподобие бросания тапочек друг в друга перед сном или при подъеме. Кроме того, в романе Хьюза описывается, как задиры бросались обувью с более серьезным намерением причинить боль, а мальчики, которые защищали от задир других, использовали то же самое оружие. Это не просто означает, что травля циклически распространялась на новых жертв, – в том или ином виде насилие еще и считалось легитимным, потому что имело эгалитарный характер либо было весельем.

Школьная организация приобрела вид субиерархий, которые возглавляли более сильные мальчики из старших классов. Хьюз описывает три разновидности отношений патронажа [Hughes 1857/1994]. Некоторые младшие мальчики «пресмыкались» перед задирами, подлизываясь к ним, предлагая им услуги и внедряясь в иерархию благодаря тому, что выступали в роли посредников, подыскивали подходящих учеников, которые могли бы стать «шестерками», и разносили байки о жертвах и непокорстве. Заделаться подхалимом считалось способом пойти в гору, чтобы в дальнейшем, набравшись сил, самому стать задирой. Во-вторых, были мальчики, которых Хьюз называет «любимчиками» (pets): они отличались особенно привлекательной внешностью и утонченностью (возможно, с этого начинались гомосексуальные отношения); их защищали высокостатусные ученики из старших классов, то есть не задиры, а представители элиты со связями, которые могли выбирать их в качестве своих «шестерок», но ставить перед ними легкие задачи и ограждать от необходимости выполнять обременительную работу для других. В-третьих, некоторые искренние школьники с моральными устоями брали на себя роль защитников слабых – застенчивых или творческих мальчиков младшего возраста; иногда это делалось по инициативе вышестоящего руководства или благодаря семейным связям. В реальности эти три типа могли смешиваться. В романе Хьюза есть описание того, как главный герой, успешно выполняющий роль покровителя, вместе со своими друзьями избивает «подхалима», вторгшегося в сферу, находящуюся под его личной протекцией, и использует приемы, которые не слишком отличаются от тех, что задиры применяют к своим жертвам. Всепроникающее создание субиерархий, основанных на насилии и защите, может привести к тому, что все вариации, которые отличают друг от друга посвященные, для незаинтересованного внешнего наблюдателя будут выглядеть в чем-то схожими.

Более сложную картину можно наблюдать в тюрьмах. В среде заключенных присутствует достаточно насилия и других проявлений эксплуатации, однако в значительной степени они не представляют собой травлю или являются настолько двусмысленными, что у самих сидельцев нет ясности, называть ли это травлей [O’Donnell, Edgar 1998b]. Как правило, в тюрьмах существует подпольная экономика: заключенные покупают или продают запрещенные товары, которые попадают в тюрьму контрабандным порядком (в том числе наркотики); разрешенное имущество, такое как телефонные карты, личные вещи и сигареты, можно взять взаймы, но можно и украсть; на пересечении этих практик находятся принудительные займы. Поскольку тюремная экономика не регулируется, заключенные прибегают к насилию не только для урегулирования претензий и взыскания долгов, но и для кражи друг у друга. Доля заключенных, участвующих в насильственных действиях в качестве как исполнителей, так и жертв, больше, чем доля заключенных, участвующих в регулярных эксплуататорских отношениях травли один на один. Более того, у тех, кто занимается травлей других в строгом смысле этого слова, могут присутствовать мотивы, связанные с материальным и утилитарным аспектами тюремной жизни с ее экономикой дефицита, в отличие от школьной травли, которая в значительной степени является вопросом престижа и доминирования в замкнутой эмоциональной атмосфере. Тюремная травля включает тот же самый набор приемов – исключение,