Благородство духа. Утраченный идеал - Роб Римен

Но мы не поехали в Швейцарию, и долгий разговор по телефону 7 января оказался моим последним разговором с ней. За неделю до нашего отъезда у Элизабет, которая никогда не болела, началось вдруг воспаление легких. 8 февраля 2002 года она умерла — в стране, где подростком мечтала о карьере пианистки и где ее родители, Томас и Катя Манн, провели последние годы жизни. Там и она похоронена, в фамильном склепе, в Кильхберге, у Цюрихского озера.

Вместо того чтобы отправиться в Швейцарию, я остался дома, в своей библиотеке, окруженный книгами Томаса Манна и писателей, близких ему по духу. Вспоминая свой последний разговор с Элизабет, я стал перелистывать Dichtung und Wahrheit [Поэзию и правду] Гёте, и не могло быть случайностью, что мое внимание привлек эпизод, где поэт описывает, как в конце своей жизни, в 1824 году, он наткнулся на письмо прославленного немецкого гуманиста Ульриха фон Гуттена.

В письме, написанном 25 октября 1518 года своему другу Вилибальду Пиркхаймеру, фон Гуттен сообщает, что он и вправду хотел бы принадлежать к благородному сословию, но не к тому, в которое попадают за особые заслуги или по праву рождения. «Принадлежность к благородному сословию, приобретенная по воле случая, не имеет для меня никакой ценности. Я ищу источник благородства в другом месте и черпаю из него». Это письмо ф- важнейший документ времени, когда (вновь) родилась на свет идея nobilitas literaria: истинная аристократия — это аристократия духа. Классика, науки, но также красота и формы (Придворный Бальдассаре Кастильоне и его выступление в защиту sprezzatura [изящной небрежности] относятся к этому времени) существуют для того, чтобы человек мог открыть свое высокое достоинство.

Когда Гёте, тремя столетиями позже, читает письмо фон Гуттена, он настолько захвачен его значением для своего собственного времени, что обширную часть письма публикует в своей биографии Dichtung und Wahrheit.

Я читал и перечитывал эту часть письма, но по той или иной причине не только не находил в себе убежденности, но испытывал даже некоторое раздражение против положения, которое там защищалось: что благородство духа есть идеал познания. Разве Джо в своей Симфонической кантате имел в виду знание? Разве идеал познания, восходящий к XVI веку, — тот самый, который, согласно Элизабет, должен подходить и веку XXI? Из произведений ее отца я уяснил важную роль Bildung [образования], однако великий писатель стал свидетелем предательства как раз тех, которые обладали весьма многими знаниями: предательства интеллектуалов. Нет, благородство духа — нечто большее, нежели провозглашенный XVI веком идеал знания. Джо это знал, Томас Манн это знал, а что Гёте тоже знал это, стало мне ясно, как только я начал читать его жизнеописание. О том, что является самой сутью благородства духа, он узнал очень рано благодаря одной книге, Этике, нидерландского философа, еврея-сефарда Баруха Спинозы. Именно в этом трактате 1677 года о Боге, природе человека, человеческом духе Гёте находит убедительный ответ на свои вопросы о правильной жизни, истинном счастье и истинном смысле свободы. Силу этого произведения Гёте видел не только в математической точности и ясности аргументации, но прежде всего в том, что своей жизни Спиноза сумел придать форму, соответствовавшую его строгим, высоконравственным жизненным принципам.

Из того, что Гёте пишет о Спинозе, мне скоро стало ясно, что воспеваемая Джо Mighty Woman, статуя Свободы, которая приветствовала его, так же как и Элизабет, в гавани Нью-Йорка, могла быть не чем иным, как духовным чадом, гордой символической дочерью нидерландского философа. «Пройди по его следам», — советовала мне Элизабет. Не в Нью-Йорке, не в Швейцарии, не в Германии, но в моей собственной стране, в Нидерландах, попытался я найти следы утраченного жизненного идеала. В последующие недели я погружался в произведение человека, которому в столь высокой степени было свойственно благородство духа.

VII

Барух Спиноза был двадцати четырех лет от роду, когда расстался со средой, в которой он вырос, — с торговлей, чтобы всю оставшуюся жизнь в абсолютной воздержанности искать истину и жить в соответствии с ней. Почему? В кратком, незаконченном, Трактате об усовершенствовании разума, который может служить подготовительным чтением к Этике, философ, которому тогда не исполнилось еще и тридцати, обосновывает сделанный им выбор. Опыт научил его, так начинает он свой трактат, что почти всё в жизни тщета и ничтожество. Неизбежно возникает вопрос, есть ли все же что-либо истинное и неизменно благое, притом достижимое для человека, так чтобы он мог жить с ним в согласии. Юноша вполне понимает, что такая жизнь означает радикальный разрыв с обществом, в котором люди преисполнены жаждой «богатства, почестей и чувственных наслаждений». Но он уже понял, что исполнение этих желаний не принесет ни прочного счастья, ни душевного покоя. Кроме того, он убедился, что лишь сосредоточенные размышления, стремление понять, что такое истина и правильный образ жизни, дарят ему — пусть на мгновение — покой и радость, которые он ищет. Этот почти физический опыт, столь же простой, сколь и фундаментальный, приводит Спинозу к пониманию двух вещей, которые в дальнейшем будут определять всю его жизнь.

Разум — величайший дар человеку. Размышляя о себе и постигая себя, можно постичь суть прочного и истинного добра и сообразно этому жить. И наилучшая жизнь — жизнь, целиком посвященная размышлению, любви к мудрости. Он признается в письме другу: «Пусть каждый живет соответственно своим личным склонностям, как я хочу жить ради истины». И он сознает, что истина и свобода всегда неразрывно соединены друг с другом. Кто не свободен, тот не сможет жить в истине. Анафема, провозглашенная Спинозе Амстердамской еврейской общиной — не только из-за его образа мыслей, но также из-за его образа жизни, — в то же время была для него освобождением. Освобождением от ущемлений со стороны религиозного фундаментализма, когда недопустимо независимое мышление, культивируется косность и ненависть к инакомыслящим, — свойства, как чуть позже узнает Спиноза на собственном опыте, присущие любой форме фундаментализма.

Освободившийся от власти религии и денег, он будет теперь «жить ради истины и свободы», и всегда будет им верен.

Деньги, почет и власть были обещаны ему одним из немецких курфюрстов, приглашавшим его в свою блестящую академию в качестве профессора философии. Приглашению сопутствовало обещание: «Вы получите неограниченную свободу философствовать, и мы полагаем, что вы не будете злоупотреблять ею, дабы не нанести ущерба установленной государством религии». Учтиво, но решительно Спиноза сообщает обратной почтой, что не может принять это почетное предложение. Он понимает, что профессорство не может не повредить его жизненному идеалу. Настоящее мышление требует независимости.