Мирослав – князь Дреговичский - Эдуард Мартинович Скобелев

Добрын, а с ним иные велможи из старой знати осудили поход. Оскорбясь, что не послушал (его) Володимир, но внял советам епископов, покинул Добрын Кыев, говоря сице: «Се аз оставляю блудилище с блудодеями. Словень пограбляет словень, перейдет обретение от обоих гречину». И болын не возвращался в стольный град до смерти. Иные скажут, встречался с Володимиром на думах, але то неправда, ибо не терпели уже друг друга; Добрын изгнал из Новгорода варязей, не обновив с ними ряда, и уже не звал служити; Улаф 264 и другие конюги поносили Добрына пред Володимиром, первостольник же, хотя и потачил варязем, не решися встревати открыто, ведая непримиримость Добрына, велмн почитаема людпем по Словени.

Два лета не слыхали о Могуте; гадали в Кыеве, уж не помре ли с голоду, и вот явися неждан вновь в Дерев-лянех, и содрогнулась земля под его силою – собрал до 15 тысяч воев, одних конных более тысячи. И рассеял воевод Святополка, пройдя без запинки чрез его ео-лость; был слух, быццам грядет от Хорватей и Влахов, идеже скрывался; другие говорили, от Болгарей. Се тайна неразгаданная, пытал мнозих (о том), але не до-внался. Подходя к Кыеву, разбил Могута полки Боря-Чгича, лутшего воеводы Володимира, мужа сноровиста и дерзка, но и сам изнемог в кровавой сече; едва передохнув, паки узрел пред собою великую силу: прислал Во-лодимир Борятичу свежие полки, а всего составилось войска до 33 тысяч.

Сговорися князь Могута с печенежским князем Улою, и подступи Ула к Василеву [265], обойдя полдневные остереги и крепости. И возмутися кыевское людье беспечием Володимира, и тогда вышел встречь печене-зям сам великий князь. Кто не разумен, владея силою? Кто не славен, коли в сопутье удача? Вот было у Володимира 12 тысяч войска, Ула же привел до 10 тысяч. И сразились у Волчьих Ярузей, и изменил Володимиру Ольсич, старший воевода, и побежал Володимир, уже не чая ускользнути полона; дваждь убивали под ним коня, и шел пеш с немнозими гридеми и отроками; послал Ольсич схватити Володимира, але по крайней случайности утеряли его следы. Явися в Кыев Володимир едва не бос, в смятении и страхе пред изменою, и впервые оставался в нужде без Добрына. Однако не прошла даром прежняя наука хитреца и лукавеца, стойкого в напастях и осторожного при удачах: опомнясь, замирился Володимир с Улою, перекупив невиданными дарами. Ольсич, не полагаясь более на печенезей, повел полки к Могуте; и се заупрямились хрищенцы, боясь мести; вышел спор и несогласие, и умре Ольсич позорною смертию от руки холопа, замыслившего искати чести у Володимира. Смирились полки и вернулись с повинной. Володимир же предал холопа, губителя Ольсича, прилюдной казни, сказав: «Велика честь по-служити первому князю, еще больше бесчестие измени-ти господину». И сложив в мешок, привязали к ногам убийцы обещанное серебро и сице бросили в Непр.

Великий – человец, иже терпит великие муки, не изменяя кличу Судьбы; остатние – чада Удачи. Изменил Судьбе Ольсич, бо зрел впереди славу, а не свершение; унизился ради славы, и был унижен смертию.

Едва умиротворились печенези, а Ольсича постигла неудача, Могута снял осаду Кыева, поворотил на Боря-тича, разбил его полки и, не взяв никого в полон, перевез ся чрез Реку – поспешил к Ватичам, идеже еолнилось супроть христов и Володимира. Але не нашел похвалы в ватичских велможах, – пребывали обочь событий, суетой питая свои надеи, бранитись не на живот, а на смерть остерегались; убеждал их Могута, они же искали, что легче, а не что справедливей, како вси, не заметные в мире, повторяя мудрость постороней: «Нет счастливее веребья в просе».

Много жил, много ходил и мнозим внимал, – блу-кают люди, вопя, еже хощут воли, – не воли алчут, но позлащенных цепей, выгоды и успокоения. Наставляют Веды: «Нельга обрести, не отдав, а душа николи не бывает довольна. Истина в человеце, егда вокруг (него), и вокруг, егда утвердися в нем; и там, и тут купно, але не там и не тут врозь». Скорблю о терниях знания; мало исполнитись могуществом Даждь-бога и неоскудным всесилием Могожи, мало постичь Творение во всем наполнении, ибо чем болып хотения, тем меньш ведают о себе, а чем болып ведают, тем больш хотения; вот беда – означен ли предел, кроме Смерти? Одни бози создали зримое и незримое, слышимое и неслышимое, другие, подобно кругам на воде, произвели рождение, третьи – вдохнули в живые души тоску о прекрасном и жажду совершенного, четвертые – перемешали истину и ложь, говоря: конец (всякой) истины да явится ложью, предел во лжи да станет началом истины; есть еще и пятые, и десятые, побуждающие в беспределье и самообольщение, а последних нет и по имени (до сих пор) не названы.

Мудрец, посмейся над мудростию своей. Узревшему свет истины мерзко нетерпение и плач себялюбия: не одни (мы) во вселенной и, равные солнцу, не равны улите. Не торопитесь к счастью, несчастие ваше впереди. Попрекаем себя: не ведаем, куда грести, куда пра-вити челн желаний, але ведь нету ему единого пути; и ведение то уже не есть бытие духа, але умирание его. Затвердили: наказаны, наказаны! А за что? За похоть легкого, за возалкание сладкого, за прославление блестящего, за унижение силой лутшего. Стали поклоня-тись одному Перуну – кто возопил о богоотступниках? Стали улащивати духов добрых и уклонятись злых, не разумея причин и сути доброго и злого, – кто оскорбился гнусностью? Стали терпеть двуязычие, кто остерег, еже погубляют правду, кто обличил двуязыкого? Пуще же всего бысть блудение духа от бессилия и невежества, – вера в вечность праведника и спасающую десницу Неба. Але не вспомогут радивому и не воскресят умершего для неомраченного бытия – всему непреложный вакон. Вот и вера в Христа, купленного у грек, – воплощение робости и лени, щадящей ся, а не истину. Тешит уши, да жжет язык. У бозей ведь свои заботы, в людь-ские не мешаются, опричь духов, во всякий час стерегущих и искушающих, от них сердце то тверже каменей, то мягче терёбицы; встают бози в помощь познавшим волю (их), а как войти в познание, – о том лишь словесы, яко горошины, круглые, куда наклонишь, туда покатятся. Единожь втолковывал о вере фрязем, и потешались: «Если бог не заступник, кто же?» И се утробное разумение; и птиця ждет своего, и червь; а, человецу не совестно и не глупо