Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

в ответ на мою[57], убийственной и вполне мною заслуженной, я узнал об ее намерениях, из ряду вон выходящих и способных отрезвить меня (суди сам, я пересылаю тебе ее письмо). Преображенный, или, вернее сказать, крайне смущенный, я бросился к ее ногам с намерением отказаться от всего, что в моих чувствах могло возмущать ее. Она была бледна, вся трепетала; слова мои успокоили ее; из ее прекрасных глаз полились слезы. Ах, как они растрогали меня!.. Затем мы поговорили. Она проявила ко мне всю снисходительность, какая только согласовывалась с ее взглядами. Я был счастлив. Казалось, беседа с нею, ее суждения вполне вернули невинность моей заблудшей душе.

Но беседа наша затянулась: желания вновь глухо заговорили во мне и опьянили меня прежде, чем я успел осознать их; взор мой горел; руки, пылающие, мятущиеся, сначала касались лишь ее платья; вскоре они завладели ее рукой, они сжимали ее, она сама сжимала мои... Устоять после этого было свыше сил человеческих!.. Я прижался лицом к ее коленям и вскричал: — Неужели вы обрекаете меня на танталовы муки!.. Жестокая, вы хотите видеть меня умирающим и испепеленным!.. Вам известно могущество ваших чар, вам оно слишком известно, чтобы вы не представляли себе всю глубину моих страданий... Но — я знал это — самая добродетельная женщина не что иное, как утонченная кокетка, она желает, чтобы жертвы чахли у ее ног, желает, подобно кровожадному тирану, наслаждаться зрелищем их пытки, внимать их стенаниям и упиваться ими. Будь проклята добродетель (если быть добродетельной — значит быть похожей на вас), порок в тысячу раз привлекательнее... Она прикрыла мне рот рукою. Ах, что за восхитительное прикосновение!.. Секунду спустя я продолжал: — Что же, по вашему, мне делать в том состоянии, до которого вы меня довели?.. Я готов любыми средствами разбить мои оковы. Я готов на что угодно, лишь бы освободиться от них — пусть то будет порок, преступление... да, преступление... и отвечать за мои безумства будете вы... И ради кого вы превращаете меня в несчастнейшего из смертных? Ради мужа... который не заслуживает ни вашего, ни моего уважения. Какие, скажите на милость, у него права?.. Она ласково ответила: — Те самые, каких со временем будете требовать вы... Ах, я и без того уже слишком пренебрегала этими, вполне законными, его правами, и не скрываю от самой себя своей вины... О кузен! Неужто вы хотите, чтобы угрызения совести сменились у меня полным отчаянием?.. Но этого еще мало: я предназначаю вас для сестры. Оставим на миг в стороне религию и законы. Друг мой, неужто вы хотите, чтобы я, кроме того, заглушила в себе естественное чувство и представление о благопристойности? Могу ли я удовлетворить ваши желания, не став подлой, презренной, самой последней, самой бесстыжей из женщин? Будьте же великодушнее! Любезный Эдмон, если я позволила себе любить вас, так только как брата; я начала радоваться чувству, которое вы внушили мне, хвалить себя за него лишь с тех пор, как убедилась, что искренне хочу, чтобы вы стали мужем Фаншетты. Я хочу, чтобы вы были счастливы... О, это самое заветное мое желание! Но я хочу, чтобы счастьем вы были обязаны моей сестре. Идти иным путем значит стать преступницей, опуститься до уровня падших женщин, которые отдаются...

Видя, что я собираюсь заговорить, она горячо продолжала: — Подождите. Если вы действительно так деликатны, как я всегда думала, то существует довод, который должен убедить вас, этот довод, чувствую, показался бы ничтожным всякому другому; но если и на вас он не произведет впечатления, то я потеряю к вам уважение. Довод следующий: господин Парангон порой пользуется правом, которое он имеет надо мною. То ли новый наряд, то ли привлекательное дезабилье, то ли — почем знать? — желания, возбужденные другими женщинами, но порой в нем вспыхивает внезапное вожделение... Так ужели же вы, Эдмон, при вашей деликатности, согласились бы делить... Такая мысль мне отвратительна, и вас она должна приводить в ужас... Друг мой, если бы я принадлежала вам, то хотела бы принадлежать безраздельно... Да что я говорю? Моя щепетильная нежность требовала бы еще большего — мне хотелось бы, чтобы вы вообще были единственным, которому... Даже будь я вдовой, я почитала бы себя недостойной вас... Фаншетта, моя сестра, — вот кто вас достоин, в ее лице я по-своему и буду счастлива... Если бы вы только знали, как мне хочется внушить ей любовь и нежность к вам!.. Так ли долго остается ждать? Ей двенадцать, года через два она может стать вашей женой, мы заживем вместе все трое, а может быть и четверо, раз Юрсюли, за которою советник ухаживает все настойчивее, предстоит жить вместе с нами...

Похищение Юрсюли

Эдмон мстит за сестру

Ее речь околдовала меня; я был во власти безбрежной нежности и становился менее предприимчивым. Я стал уверять ее, что буду благоразумен, и она поверила в мою искренность (я и был искренен, друг мой). Я стал называть обожаемую не иначе как сестрою и, охваченный порывом, в котором не давал себе отчета, я отважился на поцелуй, воображая, что это поцелуй братский. Кузина, став доверчивей, ответила на него. Роковой поцелуй! Он положил конец затишью, и за ним последовала неистовая буря. То была не любовь; нет, друг мой; не сладчайшее из всех чувств завладело моим сердцем; то было отвратительное исступление, своего рода бешенство; разум, пристойность, самое простое уважение, даже чувство жалости — все было мною растоптано; я не пощадил ничего — ни стыдливости, ни изысканности самой прекрасной и самой почтенной из женщин. Ни слезы ее, ни отчаяние уже не трогали меня. В исступлении своем я с омерзительной грубостью насиловал, осквернял хрупкое тело, чарующую красоту, достойную только поклонения и ласки... Применить насилие!.. Боже мой! А я применил его... и к кому? И кто жертва этого отвратительного злодеяния... Та, которую я чту, как никого на свете...

Когда я окончательно восторжествовал над измученной, умирающей женщиной, послышались шаги господина Парангона. Куда бежать, где спрятаться? Я скользнул за полог кровати. Появляется муж, он видит жену в беспорядке, хоть и не представляет себе причины. Он думает, что она плакала, сокрушалась об обидах, которые он обычно причиняет ей. В сердце его закрадывается жалость, он встревожен ее опасным состоянием. А я, я был к ней неумолим! Он начинает утешать ее!