Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

А я довел ее до отчаяния! О боже! У меня не было даже того оправдания, какое бывает у развратников, считающих, что сопротивление женщины — только притворство, и что, доводя женщину до крайности, мы только угождаем ей. Нет, у меня не было и такого оправдания! Но как поведать тебе, друг мой, о дальнейшей сцене!..

Очнувшись, она никак не могла прийти в себя: беззлобная голубка безумствовала, негодовала, хотела разорвать в клочья все вокруг. Муж подумал, что она лишилась рассудка, он всех нас созвал; в этой сумятице мне удалось незаметно выйти из укрытия; но, несмотря на совершенное мною преступление, я не в силах был удалиться: тревога превозмогала стыд...Вскоре комната наполнилась соседями и друзьями дома — все они обожают кузину. Недомогание ее они объясняли жаром (и в самом деле жар у нее был очень сильный). Пришли врачи и люди ученые, прописали лекарства. Улучив момент, я сказал Клодоне (девушке, которая прислуживает здесь после того, как госпожа Луазо раскрыла свое истинное происхождение), чтобы она ничего не давала хозяйке без моего ведома. Славная девушка обожает кузину (такова судьба всех, кто к ней приближается); зная с каким доверием хозяйка относится ко мне, она обещала ничего не давать ей без моего распоряжения. Я трепетал, друг мой, при мысли, что люди эти дадут ей какие-нибудь средства, которые убьют ее. Но вот что разрывает мне сердце и обостряет мои угрызения: я — единственный во всем доме, из чьих рук она соглашается что-либо принять, единственный, кого она слушается; порою она целует мне руки, шепотом умоляя, чтобы я пощадил ее честь... В минуты самого острого бреда, если я целую ее, она улыбается, прижимает меня к сердцу, как бы призывая вновь нанести ей обиду... Увы!.. Неужто можно опасаться, что разум не вернется к ней?.. Третьего дня, будучи в отчаянии, что она все в таком же положении, я стал на колени возле ее ложа и, словно она могла внимать мне, принес ей клятву, что никогда больше не совершу того, что так огорчило ее. Она, казалось, слушала меня с радостью; из глаз ее полились слезы, но уже более спокойные. Обрадованный этим слабым успехом, я повторил свои уверения; я принес клятву самому Создателю. С той минуты ей становилось все лучше и лучше. Наконец, сегодня рассудок вернулся к ней... И первое, что она сделала, первое, друг мой (о, безысходное горе!)... она шепотом приказала мне удалиться и показываться ей на глаза не иначе как на людях. Ах, любезный кузен! Какое возмездие! Оно ужасно для человека с таким сердцем, как мое... Надо удалиться, броситься в твои объятия, и, быть может, умереть у тебя на груди...

ПИСЬМО LXXXVII

ОТ ГОСПОЖИ КАНОН К ГОСПОЖЕ ПАРАНГОН

Несчастье, которое повлечет за собою пагубные последствия

Боже мой! Вы и не представляете себе, любезная племянница, что произошло! Юрсюль похитили! Похитил ее маркиз, тот самый, которого Вы знаете; да, тот самый — некрасивый, чуточку горбатый, который как-то предложил нам свою карету. Так вот, когда мы вышли намедни погулять на бульвар, он опять к нам подошел; я попросила его оставить нас. Он удалился, но, когда мы возвращались, нас на улице Бийет окружили какие-то люди, они были одеты как крестьяне и ссорились между собою. Они как звери — да они и впрямь звери — бросились к нам и нас разъединили: Фаншетта схватила меня за руку, а Юрсюль, которая шла впереди, они стали подталкивать к карете и силою втащили ее туда, а там уж — гони, возница!.. Как только все это разыгралось, крестьяне сгинули. Я стала кричать, Фаншетта плакала; к нам подбежали прохожие, появились стражники, но Юрсюли и след простыл. Произошло это несчастье в пять часов вечера, когда было еще совсем светло. Приезжайте поскорее, любезная племянница, ибо я сама не своя. Прихватите с собою Юрсюлиного брата, он многое может сделать при помощи своего друга, отца д’Арраса, — тот знает Париж как свои пять пальцев. Боже мой! В каком состоянии нам вернут ее? Бедная девочка, любезная крошка! Если бы Вы только знали, как Фаншетта горюет о ней, жалость берет смотреть, — ведь Фаншетта уже не ребенок. Кланяюсь Вам, любезная племянница. Торопитесь, если дорожите жизнью своей тетки

вдовы Канон.

ПИСЬМО LXXXVIII

ОТ ЭДМОНА К ГОДЭ

Ложное понимание чести — следствие развращенности сердца

Я уезжаю с кузиной. Сестру мою похитили. Беги, спеши к госпоже Канон, расспроси, действуй, не пренебрегай ничем, ничего не упусти. Ах, друг мой, все забыто, всему конец — и желаниям, и угрызениям совести. Даже сама кузина все забыла — она помышляет лишь о своей подруге. Я киплю гневом, я взбешен... Как я жажду мщения! Смерть — пустяк, лишь бы отомстить, лишь бы обагриться кровью подлеца... Я весь в огне, он пожирает меня... Отец д’Аррас читает мне какие-то проповеди... Нашел время проповедовать! Отмщение или смерть!

ПИСЬМО LXXXIX

Из Парижа, октября 10 дня

ОТ ЭДМОНА К ПЬЕРРО

Он сознает свою вину перед Юрсюлей

Сестра нашлась, друг мой. Но пожалей Юрсюль, пожалей несчастного Эдмона! Бегство виновника и распоряжения властей лишили меня возможности отомстить... О, братец! Выведет ли мое перо то, что я должен тебе написать? Юрсюль обесчещена, она умирает... Она не лишилась целомудрия, но утратила невинность... Это я, я виновник ее несчастья! Быть может, именно мои преступления и обрушили беду на ее голову!

Отец д’Аррас обнаружил убежище маркиза; он сообщил об этом господину Годэ, который, по собственному почину, выхлопотал соответствующее распоряжение, освободил и вернул Юрсюль... Но он вошел при этом в недостойную сделку. Он вынудил семью маркиза тут же вручить носильщику сверток с разными вещами на сто тысяч экю; кроме того, он дал сестре подписать документ, снимающий с маркиза вину, — в этой бумаге утверждается, будто маркиз ее не похищал, будто он встретил ее случайно и пригласил в свой замок, где оказал ей лишь обычные знаки внимания как всякий действительно влюбленный человек, стремящийся получить желаемое, и т. п. Юрсюль подписала бумагу, сама не зная, что в ней содержится, а господин Годэ, как видишь, вторично принес в жертву честь бедной девушки. Но, по его словам, поведение его вполне оправданно (да, надо сказать, и все того же мнения). По-моему же, тут нужна кровь, и я ее добьюсь... Опасаясь, как бы я с негодованием не возвратил маркизу