Люди на карте. Россия: от края до крайности - Владимир Дмитриевич Севриновский

– Как война началась, мужчин на фронт отправили. Чтобы армию кормить, крайком распорядился все заливы закрыть железной сеткой. Рыба перед ней как в кастрюле кипит, елки зеленые. Подыхает, всплывает наверх толстым слоем. Лисы через нее ходят, колонки. Как по земле. Правда, у нас на участке рыба не пропадала. Деды в решетках дырки делали, выпускали ее.

Пацанам двенадцатилетним, как я, приказ: все на рыбалку! Днем и ночью рыбу возили. Девочки воду из лодок вычерпывали да улов сортировали. На Имаруне деревня маленькая была, пять-семь домиков. И вдруг за одно лето там стало большое село. Магазин открыли, клуб, библиотеку. Базу построили для обработки рыбы. Круглые сутки чистили и солили.

Что выловили, на больших лодках отправляли. Женские бригады, мужские. Да какие мужские! Мальчишки одни. Долго грести не можем, только реку переплыть. Там песчаная коса, и мы веревкой тянем. В сорок четвертом решетки убрали и спрятали. Это ж нарушение было…

В четырнадцать лет мы считали себя совсем взрослыми. Носилки с рыбой килограммов по сто пятьдесят таскали. У кого отцы были бронированные, те работали нормально, а остальные порой голодали, особенно на прополке картофельных полей. Рыбы нету, мамы нету, отец на рыбалке, бабушка старая – девяносто лет… Мачеха говорит: идите в лес, там желудей покушаете. Нечем ей было нас кормить. Рабочие лошади накакают, а мы оттуда овес собирали и ели. У нас с приятелем все нормально, сытые. А остальных пацанов рвало. Но все равно на другой день приходят и собирают. Капустные листья ели, сырую картошку жевали… А на рыбалке никогда не голодали, но все время только рыбу кушали. Ни сахара, ни хлеба нам не давали. В сорок пятом, после победы, мы поварихе сказали, что рыбу больше не хотим. Она говорит: я вам так приготовлю, что понравится. Порезала ее и сделала суп. Несколько дней поели – снова неохота. Тогда она нам в деревянные тарелки положила больших карасей – с кишками, чешуей, жабрами, совсем нечищеных. Только хорошо помыла и сварила. И до самого сенокоса мы их ели. Так вкусно! Я сейчас семье говорю: давайте попробуем. А они: нет…

Слушая эту историю, я вспоминал старую нанайскую сказку – простую, мудрую и жестокую, как и все подлинно народные легенды.

Жил в одном стойбище рыбак. Так он был умел и удачлив, что завел сразу двух жен. В старину это у нанайцев считалось не только возможным, но и почетным: немногим было по силам прокормить большую семью. Старшая жена была умелая да работящая, зато молодая славилась редкой красотой. Увы, никакая удача не длится вечно. Пришел черный год, когда рыба почти исчезла, а грибы и ягоды не уродились. Не мог больше рыбак содержать жен. Посадил он их на нарты и увез из стойбища, чтобы выживали сами по себе. Красавицу он пожалел и оставил в тайге, где было много лакомых кедровых орешков. А нелюбимую жену бросил на лугах, где росли разве что редкие дубы.

Долго ли, коротко ли, но голодное время миновало. Отправился рыбак за женами. Смотрит – младшая зачахла и умерла. Хотя кедровые орешки вкусны, они полны масла, и когда их слишком много, желудок не справляется. Приехал муж на луга, уже ни на что не надеясь, глядит – а старшая жена только раздобрела да разрумянилась. Недаром она упросила его отдать ей в дорогу все ее платья из рыбьей кожи. Нарезала она их, сварила с желудями, заправила черемшой – и получилось простое блюдо, вкусное и полезное. Понял охотник, как повезло ему со второй половинкой (или четвертинкой – это уж как посмотреть) и что ум для женщины не менее важен, чем красота. Привез ее обратно на стойбище, и жили они вместе долго и счастливо, со всеми прочими женами, которых удалой рыбак взял впоследствии.

И вот в XX веке нанайцы снова выживали с помощью сказочного рецепта похлебки из желудей. Возможно, в ход шла и рыбья кожа – водонепроницаемые кетовые рукавицы здесь надевали поверх обычных до семидесятых годов. Сейчас сапоги и нарядные рубахи из этого материала увидишь разве что в музеях – кому охота возиться с неподатливой кожей, когда есть дешевая синтетика. Повседневную одежду нанайцы делали из кеты и сома, а праздничную – из сазана, щуки и ленка. Разницу заметить легко – сазанья кожа почти белая, в крупную красивую клетку от следов чешуи. Поверх нашивали особые орнаменты, которые знающие люди могли читать, как книгу. На одежде невесты всегда изображали родовое древо. У его корней сидел зверь – основатель рода, а на ветвях – птицы, число которых соответствовало количеству детей, которых желали молодоженам дарящие. Было оно обязательно нечетным. Делали эти рисунки, а порой и целые одеяния, из крапивы и конопли. Зная это, меньше удивляешься нанайским скороговоркам. Вот, к примеру, перевод одной из них: «Собирающий грибы Моло упал на грибы, когда кричал, залезши на дерево». – Когда в армию шел, записали, что окончил семь классов. А я в четвертом классе два года учился, да так ничего и не понял. Русская учительница по-нанайски не умеет, мы – по-русски. В армии видят, что образованный – и забрали в школу санитарных инструкторов. Самый хороший взвод в Северную Корею отправили, на войну с НАТО. Я бы тоже поехал, но в госпиталь попал с язвой желудка.

Как только меня выписали, направили в Китай, в танковую часть у Порт-Артура. В СССР лозунг был: «Готов ли ты жить при коммунизме?» А в Китае тогда больше, чем коммунизм, устроили. Мао Цзэдун приказал магазины не запирать. Но ни один русский солдат за три года моей службы ничего не украл. После демобилизации мы вернулись в Россию. Смотрим – рынок. Тут же крики – кого-то изнасиловали. А в Китае ни один солдат таким делом не занимался. Если хочешь девчонок трахать – это свободно. За воинскую часть выходишь – там их штук двенадцать, и двое-трое парней. Я двадцать пять тысяч дал, выбрал одну, она обнимает, кричит: «Ура!» Все девчонки прибежали, и не к русским пацанам, хотя те тоже заплатили, а ко мне. Думали, что я китаец. Но сутенер прикрикнул, и они разошлись. Только самая первая осталась. А что молодому человеку единственная китаянка? Пришлось снова деньги давать.

Деды продают пирожки, молоко, а парни кушают и не платят. Старики трясутся, женщины убегают. Я старшина был, и так не поступал. Некоторым вдвое, втрое, вдесятеро платил. Денег много было – шестьсот тысяч китайскими