Акимбеков С. Казахстан в Российской империи - Султан Акимбеков

выглядел несколько несовременным. Очевидно, что Александр I не мог использовать опыт Екатерины II в отношении кочевников Причерноморья. Дмитрий Васильев по этому поводу писал: «не следует забывать, что Устав появился в период, когда в российских властных кругах ещё сохранялось очарование европейским Просвещением, когда правительство позиционировало себя ретранслятором европейской цивилизованности на «полудикие» народы»[376]. В этом смысле тот же Сперанский был чиновником общеимперского уровня, приверженцем масштабных прогрессивных для своего времени реформ в России. Его идеи по устройству управления в казахской степи вполне соответствовали европейским концепциям о правильно организованном государстве, в котором есть место для заботы о потребностях населения, включая кочевников.

Здесь стоит отметить, что при всех существующих вопросах к самой идее цивилизаторской миссии, бывшей частью колониальной политики европейских стран, всё же политика воздействия на неевропейские народы с целью их развития выгодно отличалась от политики прямого силового воздействия. В первую очередь, конечно, для тех, кто являлся объектом подобного воздействия. Именно с последним были связаны процессы захвата земель, вытеснения с них прежнего населения, как это происходило в Ирландии, той же Северной Америке и степном Причерноморье. В случае же необходимости осуществлять цивилизационное влияние доминирующая европейская страна должна была проводить политику, которая способствовала бы изменению образа жизни зависимого населения, если не до европейских стандартов, то хотя бы формально соответствующих им.

В этом смысле реформа Сперанского от 1822 года в казахских степях вполне соответствовала идеям европейского Просвещения. Не имея возможности реализовать свои идеи во всей империи, он попытался провести некоторые реформы среди российских «инородцев», включая в их число казахов-кочевников, которые ещё даже не входили полностью в состав России. При всей утопичности идеи создания малыми средствами среди кочевников правильно организованной административной системы, реформа Сперанского всё же стала первым шагом к созданию администрации внутри степи. Естественно, что появление такой задачи заметно отличало политику Российской империи в начале XIX века от её политики в отношении кочевников Причерноморья и Северного Кавказа последней четверти XVIII века.

Хотя, несомненно, что условия на причерноморском направлении XVIII века и на казахском направлении первой половины XIX века заметно отличались друг от друга. Напомним, что в степях Причерноморья и Северного Кавказа Россия вела длительные войны с Османской империей. В этой войне местные кочевники принимали самое активное участие. Кроме того, у них не было стратегической глубины для манёвра, в тылу у них было Чёрное море и Кавказ. И, наконец, причерноморские степи находились в непосредственной близости от России и представляли большой интерес для земледельческого населения.

В то время как на казахском направлении у России не было такого противника, как Османская империя. Соответственно, казахи не участвовали в длительных войнах против России. Более того, с начала XVIII века они были её формальными подданными. У казахов была большая глубина территории для стратегического манёвра. Казахские степи всё ещё представляли собой серьёзный степной барьер. И, наконец, за ними находилась Средняя Азия.

Поэтому гипотетически возможная политика постепенного вытеснения казахского кочевого населения с помощью строительства новых линий крепостей или прямых военных действий, как это произошло в степях Причерноморья и Северного Кавказа, не имела особого смысла. Это привело бы только к усилению ханств Средней Азии за счёт казахских ополчений и, что, может быть, более важно, сделало бы казахские степи ареной боевых действий. Поэтому вовлечение казахов в структуры империи было важной частью российской политики не только на казахском, но и в целом на среднеазиатском направлении. Административное обустройство Казахской степи было частью этой политики.

Отсюда можно сделать предположение, что власти в Петербурге рассматривали использование разных моделей управления казахами как способ найти наилучший способ для дальнейшего применения на практике. После 1824 года всего таких моделей оказалось три. Первая это собственно реформа Сперанского в области сибирских казахов. Здесь речь шла о создании внутренней администрации с использованием российских чиновников и размещением военных гарнизонов. Вторая модель внешнего управления, которая реализовывалась в области оренбургских казахов, где администрация и военные гарнизоны размещались на пограничной линии. И, наконец, третья модель была применена в Букеевском ханстве.

Дмитрий Васильев писал, что «многообразие административно-организационных форм в первой половине XIX века свидетельствует не об отсутствии единой региональной политики империи, а о поиске наиболее оптимальной модели для управления всем казахским регионом. Сохранение одних пограничных территорий в ведении министерства иностранных дел и других под высшим надзором военного министерства, передача уже адаптированных земель в ведение министерства внутренних дел и министерства государственного имущества означают этапы территориальной ассимиляции большого региона. А создание трёх принципиально отличных моделей управления следует рассматривать как поиск магистральной для административной унификации всей Казахской степи и для её дальнейшей адаптации к общегосударственным условиям»[377].

В связи с тем, что Букеевское ханство находилось во внутренней части империи и здесь российские власти полностью контролировали ситуацию, интересно, что хан Джангир стремился реализовать модель восточного по принципам организации ханства с тенденцией создания из чингизидской элиты земельной аристократии. Естественно, что это отличалось от концепции реформ, заложенной в Уставе 1822 года. С одной стороны, это в большей степени соответствовало обычной практике восточных государств, отсюда налоги вроде зякета. С другой стороны, это было попыткой скопировать российскую модель с доминирующим аристократическим сословием, власть которого опирается на земельные владения.

Для казахской чингизидской элиты это было бы весьма перспективным вариантом. Её представители могли в итоге стать правящим сословием казахского общества, сочетая при этом и восточные, и российские подходы к управлению. Налоги вроде зякета и контроль над землёй должны были обеспечить более надёжную основу власти, чем прежние традиции казахского кочевого общества. В то же время, это противоречило идеям, заложенным в Устав Сперанского, где казахская элита должна была стать чиновниками на службе Российской империи. При этом это касалось только отдельной её части, остальные её представители должны были слиться с категорией государственных крестьян.

В 1820-х годах вполне возможно, что модель, которую Джангир-хан пытался реализовать в Букеевском ханстве, представляла интерес для российской власти не с точки зрения поиска оптимальных способов управления казахским обществом. Эта модель могла рассматриваться с позиции уже вполне вероятного продвижения России дальше в Среднюю Азию и предстоящего взаимодействия с элитами этого региона.

Характерно, что при всех трёх использованных Россией моделях возможной организации казахского общества сохранялись отдельные элементы самостоятельного государственного устройства. В полностью зависимом Букеевском ханстве существовала независимая система налогообложения. Хан и его окружение, пусть при поддержке России и под её контролем, но всё же сами определяли основные направления внутренней политики. В Младшем жузе контроль со стороны России был внешним и был