Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

как будто лоцман жил здесь только летом. В то же время было видно, что хозяин непременно желал, чтобы его жилище походило на европейский дом: слюдяные окна были большими, с переплетами на голландский манер, кровельная дранка была уложена и покрашена так, что создавала видимость черепицы, а обтесанные бревенчатые стены были раскрашены под кирпичную кладку. Но в целом дом был убогий и какой-то низкий, словно вросший в землю, — рослый лоцман при желании мог бы достать край крыши рукой.

Молодая жена лоцмана потчевала гостя всеми традиционными блюдами русской кухни. Не желая остаться в долгу, капитан в конце обеда вынул из дорожной сумки кусок маслянистого сыра, штуку полотна и предложил их хозяйке взамен на разрешение ее поцеловать. Женщина зарделась.

— Не упрямься, Катя, — сказал лоцман, пощупав материю, — полотно славное, и у тебя выйдут такие рубашки, о каких ты в молодости и не мечтала.

В эту минуту скрипнула входная дверь. Капитан обернулся и обомлел — в дверях стоял петербургский губернатор в расшитом золотом мундире, увешанном орденами, и кланялся лоцману!

У кого в гостях ему случилось отобедать, капитан догадался сам, а вот о лоцмановой жене пришлось попытать знающих людей.

Около года назад, пируя в петербургском доме Меншикова, Петр увидал разбитную девицу, с удовольствием присаживавшуюся на колени то к одному, то к другому гостю; ее теплый грудной голос звучал так обволакивающе, так маняще… Это была Марта Скавронская, бесцеремонно изъятая Данилычем у безропотного Шереметева. К тому времени от пасторского воспитания в ней не осталось и следа, и она казалась чрезвычайно довольной своей новой жизнью.

Царю не стоило большого труда столковаться с Данилычем насчет его наложницы. Меншиков ловил свое счастье всеми способами, в том числе и бабьим повойником — благо пример Лефорта и Анны Монс стоял перед глазами. Своя баба при царе — это же необыкновенная удача! Марта величественно перекочевала в цареву опочивальню. Вскоре она приняла православие под именем Екатерины Васильевской (царь звал ее Катеринушкой, а чаще — просто маткой). В крестные отцы Петр дал ей не кого-нибудь, а своего сына. Царевич Алексей с большой неохотой подчинился отцовскому требованию. Не успел батюшка одну немку с рук сбыть, как уже другой обзавелся…

Народ и солдатство новую связь царя не одобрили. Пошли толки: не подобает Катерине на царстве быть — она не природная государыня и не русская, а взята в полон и приведена под знамя в одной рубахе, и караульный офицер из жалости надел на нее кафтан… Она с Меншиковым его величество кореньем обвели. Жаль, что на сю пору в Питербурхе нет солдат — губернатор их всех разослал, а то бы над ним с Катериной что-нибудь да было!..

Катеринушка в самом деле как будто обвела Петра: в разгар войны, терпя жестокую нужду в деньгах, скуповатый царь выдал ей аж три тысячи рублей в год на содержание — генеральское жалованье! Да еще и слал подарки — материю, кольца, часы, «устерсы» — в том числе, в каком мог сыскать… В письмах выказывал постоянную заботу о «сердешненьком друге» и беспокоился о ее «непраздности» (в 1705 году Екатерина уже была беременна). В общем, тосковал.

Но Екатерина присушила царя без всякой ворожбы. В отличие от своей предшественницы, простодушная воспитанница Глюка умела дарить, а не только продавать себя. Из всех евангельских заповедей, слышанных ею в мариенбургской церкви, она, по-видимому, твердо усвоила лишь одну: будьте как птицы небесные, не заботьтесь о завтрашнем дне. Екатерина так и жила — одной настоящей минутой. Она была сама непосредственность, не ведавшая ни тревожных забот, ни мучительных сомнений, убежденная в том, что веселье лучше богатства. С нею в жизнь Петра вновь ворвалась радость. Екатерина кстати и ловко умела распотешить царя то всешутейшим князь-папой, то всей сумасбродной конклавией, то бойкой затеей во время пирушки, в которой и сама никогда не затруднялась принять живейшее участие — пьяницей была отменной, будто созданной на пару с дьяконом Пахомом. Не будучи записной красавицей, она никогда и не имела претензии ею считаться, но в ее полных плечах, роскошной высокой груди, в бархатных — то затуманенных, то горящих огнем — глазах таилось столько жгучей страсти, что царю и в голову не приходило отыскивать в ней какие-то несовершенства. И главное — она умела являть горе к его горю, радость к его радости; эта безграмотная женщина так искренне жила его заботами и нуждами, что Петр с удовольствием делился с ней политическими новостями и предположениями на будущее. Не то чтобы он ждал от нее советов, просто ему было приятно это внимание.

Так было и теперь, после возвращения царя из Полоцка. Положив его голову себе на грудь, Екатерина ласково поглаживала ему виски. Почему государь закручинился? Может, нездоров? Прикрыв глаза, Петр жалобно вздыхал. Он, слава богу, здоров, только зело тяжко жить, ибо он не левша — в одной руке принужден держать шпагу и перо. А помощников сколько, она сама знает!..

***

Меншиков и Огильви увели войско на зимние квартиры в Гродно, куда явился и Август. Петр отправился зимовать в Москву. По пути простудился — вздулась щека, и лихорадило так жестоко, что он совсем ослабел. А дела передышки не давали. В январе стало известно, что Карл со всей армией движется на Гродно. Петр спешно отправил к Меншикову и Огильви гонца с приказом вывести войско из города, а в генеральную баталию со шведом отнюдь не вступать. Сам двинулся следом кое-как, малыми переходами.

Но Карл опередил царского посланца. Он появился под стенами Гродно внезапно, застав русских врасплох. Отступать было поздно, о генеральной баталии Меншиков и Огильви даже и не помышляли. Август еще успел улизнуть из города под прикрытием четырех драгунских полков, пообещав привести подмогу — своих саксонцев; уехал поторопить царя и Меншиков. Остальная русская армия заперлась в крепости. Напрасно Карл ежедневно выводил полки из лагеря, вызывая неприятеля на бой, — ворота Гродно оставались наглухо закрытыми. Шведы мерзли в строю, мерзли и в лагере, разбитом прямо посреди заснеженного поля. Король жил, как и все, в палатке, в которую для обогрева изредка приносили раскаленные ядра. Наконец, признав невозможность штурма, Карл увел солдат на зимние квартиры, в двух переходах от Гродно.

Петр, переведя дух, остановился в Смоленске.

В феврале 1706 года над гродненской армией вновь нависла угроза. Саксонцы генерала Шулленбурга, шедшие на выручку русским, напоролись у городка Фрауэрштадт на шведский корпус генерала Рёншельда. Шведов было вдвое меньше, и у них не было ни одной пушки.