Моя история - Джоан Лесли Мэлоун

на меня внимания, небрежно избегая взгляда, но я высказала свое мнение, и она меня услышала. Я вернулась к своему столику и заказала кофе, чувствуя небольшую гордость за то, что постояла за себя и за всех, чье человеческое достоинство игнорируется из-за болезни. Минуту спустя подошел молодой человек. «Мне очень жаль, — сказал он. — Моя бабушка — она из другого поколения».

«Не извиняйтесь», — ответил я. «Я посчитал это невежливым, поэтому должен был что-то сказать».

Мы с ним продолжили приятную беседу о моем лечении и моем пребывании в Нью-Йорке. Старушка, слишком старая, чтобы заботиться о чем-либо, так и не подошла и не сказала ни слова, отвернувшись, когда я расплатился и вышел. К сожалению, это был не единичный случай.

В ту же неделю я пошла в известный магазин одежды в поисках кашемирового свитера на зиму. Я чувствовала себя ужасно и, наверное, выглядела ужасно, но даже раковым больным иногда нужна шопинг-терапия. Я просматривала круглый стол, беря один свитер за другим, когда ко мне подошла раздраженная продавщица. «Могу я вам помочь?»

«Нет, спасибо. Я просто смотрю».

«Ну, если вы только смотрите, пожалуйста, не трогайте свитера».

«Простите?»

«Просто не трогайте свитера, милая».

В переводе: у вас нет волос, вы больны и заражаете нашу одежду.

Я посмотрела на нее, она посмотрела на меня — битва воли. И тогда, как ребенок, разрушающий чьи-то замки из песка на пляже, я обеими руками развеяла, взъерошила и разбросала всю коллекцию свитеров, оставив их в беспорядке. Я развернулась на каблуках и оставила молодую леди поднимать подбородок с пола.

Я не чувствовала себя такой сильной уже несколько месяцев – я снова стала той, кто нарушает устоявшийся порядок, своей прежней самой собой. И когда я шла по улице, в голове звучали слова Мэри Масси. «Не сдавайся, Джо. Не сдавайся».

Мэри продолжала быть для меня источником силы. Я рассказала ей о своем ярком сне и объяснила, как близко к краю я почувствовала себя той ночью. Я сказала ей, что меня беспокоит то, что все мои мысли, когда я не сплю, заняты болезнью. Казалось, что все, что я делаю, — это метаюсь между квартирой и больницей, и связью между «А» и «Б» является рак. Каждая моя задача вращалась вокруг рака. Даже Нью-Йорк казался мне погружением в рак. Он был во мне и вокруг меня, и я хотела, чтобы это прекратилось. «Я просыпаюсь каждый день, и это все, о чем я думаю. Я ложусь спать вечером, и это все, о чем я думаю. Это даже в моих снах».

«Объясни мне, почему ты так много об этом думаешь», — спросила она.

«Потому что я с ним борюсь, а трудно забыть то, с чем борешься».

«Джо, чем больше мы думаем о чем-то, тем больше мы этого ожидаем, тем больше это присутствует в нашей жизни. В недалеком будущем наступит день, когда ты подумаешь: «О, я не думал об этом последние часа», а потом: «О, я не думал об этом весь день». Но мы достигаем этого, не привязываясь к мыслям о раке. Ты говоришь так, будто эти мысли контролируют тебя, а это не так».

Она помогла мне понять, что чем меньше я зацикливаюсь на своих мыслях, тем больше у меня остается места для размышлений о жизни в целом; чем меньше я сосредотачиваюсь на болезни, тем лучше я могу оценить общую картину. Мы поговорили о моем творческом процессе и о том, как я выбрала ароматы в качестве объекта своего творчества; она сказала, что так же можно выбрать, на чем не сосредотачиваться. Как иронично, что я, женщина, которая нуждается в контроле, не могла контролировать свои собственные мысли.

С практикой и укрепленная теми моментами в итальянской траттории и магазине одежды, я нашла больше места, чтобы сосредоточиться на горизонте, а не только на том месте, где я стояла. Как сказала Мэри, врачи должны были сосредоточиться на лечении рака, а я должна была сосредоточиться на своем уме. Я устала чувствовать себя плохо, плакать, постоянно чувствовать усталость. Я хотела бороться за будущее, которое я увидела в том сне. Я не чувствовала такой решимости уже целых шесть месяц . И, как оказалось, появление этой новой решимости было как раз вовремя для следующего испытания, которое ждало меня за углом.

Через месяц или два после начала лечения я заболела опоясывающим лишаем, что было тревожным новым побочным эффектом, потому что такой вирус может легко перейти в критическое состояние. Для моего же блага меня госпитализировали и поместили в изолятор — пузырь внутри моего нью-йоркского пузыря. Мне было все равно, что я чувствовала себя отрезанной от всех. Эти четыре стены казались мне безопасной комнатой, защищающей меня в кармане воздуха, которым только я могла дышать. Врачи, медсестры, повара, даже Гэри, каждый раз, когда приходили ко мне, должны были надевать защитные костюмы. Две недели в пузыре — это долго, поверьте мне. Но у этого вируса было и неожиданное преимущество — Ларри приостановил химиотерапию.

Он сказал, что вирус — это знак того, что мой организм выдержал все, что мог. «Все кончено, Джо. Ты выздоровела», — сказал он. Я никогда не думала, что услышу эти слова. Спустя более шести месяцев после мастэктомии я могла наконец надеяться на «переключение» и возвращение домой. Осталось только пройти последнее обследование, чтобы убедиться, что все в порядке.

Через несколько дней я прошла сканирование без малейшего беспокойства. Я не могла вспомнить, когда в последний раз я была так спокойна. Я шутила с медсестрами. Я рассказала им, как я рада вернуться в Лондон. После этого я сидела в приемной, ожидая официальных результатов. И тогда вошла доктор Хирдт, села рядом со мной и мягко объяснила, что в другой груди обнаружено что-то подозрительное.

Несмотря на то, что эта новость была для меня ударом, я не испугалась. Я не испугалась, потому что в тот момент, когда она мне это сказала, я точно знала, что буду делать. На этот раз я буду принимать решения, а не рак и не врачи. На самом деле, я никогда не чувствовала себя сильнее, когда доктор Хердт показала мне снимок, указывая на пятна кальциевых отложений, которые ее беспокоили. Такие отложения иногда могут быть ранним признаком рака, а иногда они могут быть ничем не опасны. «Но мы должны будем за ними наблюдать», — сказала она.

Я даже не задала ни одного