Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

Америке нас учат не любить англичан и верить французам. Это простое безумие. Англичане часто наглы, часто завидуют нашей коммерческой мощи, но у них есть характер и, как мне кажется, определенное чувство родства с нами, чем у всех остальных. Кроме того, они обладают фундаментальной честностью.

Завтра я отправлю письмо в компанию Американ Экспресс, чтобы они хранили мою почту до моего возвращения в Париж из Италии. Это может занять две недели. Я посещу несколько итальянских городов, Флоренцию, Милан, Геную и Венецию, но в Рим на этот раз не попаду. Сейчас в Риме Святой Год, и тысячи богатых американских католиков совершают туда паломничество. Я понимаю, что номера достать трудно и приходится платить за них непомерно высокие цены. Возможно, я остановлюсь в Ницце и заеду на остров Корсика, родину Наполеона, на день или около того. До него восемь часов на лодке из Ниццы.

Недавно я получил письма от Мейбл, Фреда и Фрэнка. Прошу у них снисхождения, если я не буду писать до возвращения в Париж. Я написал согласие на должность в Университете [N.Y.U.] и получил в ответ очень приятное, очень лестное письмо. В общем, все могло бы быть и хуже. Я пошлю миссис Робертс еще кое-какие рукописи, вернусь в Нью-Йорк с пьесой, очень плохой или очень хорошей, и у меня будут средства прокормиться, если небеса вдруг не начнут поливать зеленые спины дождем.

Да благословит вас Бог и сохранит вас всех в безопасности и счастье.

Том.

Гомеру Э. Уотту

Брассери Ветцель

Улица Обер, 1

Площадь Оперы, Париж

22 июня 1925 года

Дорогой профессор Уотт:

Я уехал в Италию почти сразу после получения вашего последнего письма; с тех пор я путешествую и живу с одним саквояжем, вернувшись в Париж всего день или два назад. В августе я возвращаюсь в Америку и хочу провести несколько недель дома, прежде чем вернуться к преподаванию в Университете. Я полагаю, что дата начала семестра – 20 сентября, и что вы, как правило, хотите, чтобы преподаватели возвращались немного раньше. Если ваша просьба не слишком экстравагантна, не могли бы вы освободить меня от этой предварительной работы по регистрации? Я хочу этого исключительно из-за нехватки времени.

Вы спросили меня о моих предпочтениях относительно часов преподавания. У меня их нет, кроме предубеждения против девяти часов утра. Я, к сожалению, неизлечимо ночная сова, и делаю значительную часть своей работы, когда большая часть мира, даже в Нью-Йорке, молчит; получаю сатанинские вдохновения из темноты.

Думаю, вы поймете, что я выражаю нечто более сильное, чем простое сожаление, когда говорю вам, что мне глубоко жаль слышать, что вас не будет в следующем году. [В 1925-1926 годах профессор Уотт, находясь в отпуске от Нью-Йоркского университета, преподавал в качестве приглашенного профессора в Университете Южной Калифорнии. В его отсутствие председателем факультета английского языка должен был стать профессор Джеймс Б. Манн]. Мое решение вернуться не было полностью обусловлено вашим присутствием, но оно было значительно укреплено ожиданием того, что я снова буду работать с вами.

Я с огромным удовольствием ожидаю своего сотрудничества с профессором Манном.

Италия была для меня сердцем красоты мира; и это я считаю чудом, потому что то великое течение, которое влечет некоторых людей к латиноамериканцам, не влечет меня, у которого в душе туман, и который считает серый цвет лучшим из цветов, а Лондон – самым непостижимым из городов. Я оставался там до тех пор, пока не кончились мои деньги; и, в конце концов, я оказался в Венеции, которую я буду помнить не как место, куда всегда можно добраться на поезде, а как один из тех городов, которых никогда не было, образованных по волшебству взмахом руки волшебника.

Через день или около того я отправляюсь в Англию и останусь там до конца своих отпускных дней. Если у вас есть какие-либо дальнейшие сообщения, советую направлять их в Американ Экспресс, Лондон. Я писал вам раньше карандашом, потому что у меня не было чернил; теперь я пишу вам на единственной бумаге, предоставленной отелем «Ветцелем»: ею пользуются, как я полагаю, молодые люди и женщины, для визиток. Но это не причина, почему она не должна служить более достойным целям.

У меня совершенно неприглядный вид. У меня нет одежды, и не будет, пока из дома не придут новые деньги. В данный момент я не пью ничего крепче пива; в пяти футах от меня – усатый француз, со светящимся кончиком сигареты, опасно распускающимся среди листвы, чуть дальше – старик и его молодая хозяйка, напротив – два американца, пьющие коньяк, а сзади – влюбленная парочка, целующая друг друга с крепким чмоканьем между порциями пива.

Я сделал все возможное, чтобы дать вам представление о парижской жизни.

Ваш, Том Вулф

Приведенное ниже письмо к миссис Милдред Уэлдон Хьюз, с которой Вулф был знаком в Париже, было найдено в бумагах Тома и, возможно, никогда не было отправлено по почте. Какими именно были «серьезные и тревожные новости» о его здоровье, неизвестно. В письме к матери от 27 июля 1925 года Вулф писал: «Я простудился вскоре после приезда и большую часть трех недель был скорее мертв, чем жив». Вероятно, он обратился к врачу и был напуган его диагнозом, но сомнительно, что туберкулезное поражение легкого было обнаружено в это время.

Милдред Уэлдон Хьюз

[Лондон]

[начало июля, 1925 года]

Дорогая миссис Уэлдон:

Ваши канцелярские принадлежности с черной окантовкой мне уже вполне привычны; но если вы используете их, рассчитывая повергнуть меня в траур, то ваше намерение не осуществилось.

Веселая Англия не была для меня таковой последние четыре дня: я свалился с проклятой простудой – на этот раз виноват не английский климат, который был сухим и теплым, а мои беспокойные пальцы, вырвавшие покров из моей груди глубокой ночью, и только с помощью обильных возлияний [виски] Джона Уокера я теперь в состоянии смыть его в ад.

Лондон, как мне кажется, немногим лучше Парижа для туристов – Американ Экспресс здесь дребезжит своими писклявыми голосами; но Лондон больше, и в нем можно потерять или заблудиться.

Сегодняшний день я очень меланхолично провел в Уэмбли, который мне бесконечно наскучил. Он слишком большой, слишком грубый, и все повторяется механически: нигде нет веселья.

Здесь я жил достаточно тихо, встречаясь лишь с несколькими знакомыми. В тот вечер, когда я приехал, зайдя в отель «Империал», чтобы выпить, ко мне подошел мой друг К., [Кеннет Райзбек] который в Париже часто спотыкался на лестницах.