Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

моей жизни. Вот уже два года я работаю и путешествую в одиночку, распоряжаясь событиями своей жизни так мужественно и честно, как только мог, и, идя на компромисс с моим существованием, преподавая, чтобы избежать более одиозных ограничений, связанных с требованиями к моей семье. За это время некоторые люди, не одобрявшие компромисс, и другие – медовые мухи, которым не хватало обещания мгновенной победы, – отвернулись и забыли меня. Но несколько человек не забыли: они безгранично преданны безумцу, сделавшему одиночество своей любовницей, и к их числу я с радостью могу отнести вас.

Мне доставит бесконечное удовольствие наблюдать за успехом моей новой пьесы, потому что она написана в тишине, и потому что она даст мне возможность, если понадобится, отбить обязательства там, где их не должно быть; но независимо от того, будет она поставлена или нет, преуспею я или нет, я самым непоколебимым образом уверен в честности вашей дружбы ко мне. За это, поверьте, вы не найдете во мне недостатка в привязанности или благодарности…

Я общаюсь с вами нечасто, но мой интерес к вам и к вашей работе непоколебим.

Ниже приводится письмо, отправленное вместе с пьесой «Маннерхаус» в «Плейхаус». Оно было написано на канцелярском бланке отеля «Гралин» в Бостоне, куда Вулф отправился на третью неделю января навестить друзей, и, возможно, предназначалось Элис или Ирен Льюисон, поскольку обе они были директорами «Плейхауса». Судя по письму Вулфа миссис Робертс от июня 1927 года, оно, скорее всего, было адресовано Элис Льюисон.

Мисс Льюисон [*]

Отель «Гралин»

Чарлсгейт Уэст, 20

Бостон, Массачусетс

Январь 1926 года

Пьеса эта, [речь идет об оконченной Вулфом в 1924 году пьесе «Необычный дом» («Mannerhouse»), в центре которой распад старинного южного рода] мисс Льюисон, особого свойства. Ее действие не происходит ни на суше, ни на море, – для нее я создал окружение столь же необычное, что и Кольридж в своем «Старом мореходе».

Что означает для меня эта пьеса? Год, или три, четыре года назад, я, молодой человек двадцати одного двадцати двух лет от роду, вознамерившись найти себя в драматургии, задумал пьесу, посвященную определенному циклу нашей национальной истории. В ней я хотел изобразить возвышение и крах могучего южного семейного клана. Я хотел назвать ее «Расточители». Я сделал первый вариант, но потом его уничтожил. Во втором варианте пьеса получила не менее знаменательное название «Дом». В роли своеобразного символа истории этой семьи я взял свой родной дом, показав, как он строился и как пришел в упадок.

В Париже, когда рукопись была у меня украдена и я оказался в полном одиночестве, я вдруг понял, что совершенно не огорчен пропажей. И тогда я снова взялся за работу и написал эту пьесу, которая не имеет никакого отношения ни к прежнему моему замыслу, ни к истории вообще (хотя, разумеется, нетрудно догадаться, к какой эпохе относится действие). При этом никто не назовет меня натуралистом. В этой пьесе я пытался выразить мою потаенную внутреннюю жизнь, мою темную веру в образе молодого человека по имени Юджин. Если Вы представляете, что такое вера в ее чистом виде, то поймете, что в этой пьесе я хотел выразить свою жажду мифа, стремление жить не ради истины, но во имя божественного заблуждения.

Именно этому посвящена моя пьеса, которую писал (как, впрочем, я пишу всегда) абсолютно искренно молодой человек, который в пятнадцать лет перечитал всех греков, в семнадцать Канта и Гегеля и который, подобно многим другим глупцам, весьма возгордился собой, когда вдруг пришел к выводу, что господь Бог это море, а он сам – крошечная капелька, стремящаяся слиться с этой беспредельностью, и только сейчас, в двадцать пять лет, понял, что всего-навсего поменял прекрасную иллюзию на уродливую.

Но пора кончать письмо. Та, первая пьеса [«Добро пожаловать в наш город»] показалась Вам расплывчатой. Надеюсь, теперь Вам этого не покажется. Что и говорить, в основе пьесы одна, грандиозная идея, и я стараюсь быть кратким и сжатым, да и разве может быть речь человеческая туманно-непонятной? Во всяком случае, в целом все, по-моему, очень компактно.

В этой пьесе я не умничал, не острил и не прибегал к таинственной (и весьма дешевой) многозначительности. Хочу повторить еще раз – я писал абсолютно искренне, и, даже критикуя дряхлый романтизм, я защищаю то, что сам же осуждаю.

И последнее. В этой пьесе я впервые до конца сумел передать то, что с детства и манило, и страшило меня. Кто мы, живые или мертвые? Кто расскажет нам об этом? Кто из моих персонажей призраки и фантомы, а кто живые люди?

Пожалуйста, прочитайте пьесу внимательно, мисс Льюисон. Думаю, многие чувствовали примерно то же, что и я, но по-моему, впервые чувства эти получили художественное воплощение.

Джулии Элизабет Вулф

Отель «Альберт»

Одиннадцатая улица и Университетская площадь

Нью-Йорк

Воскресенье, 31 января 1926 года

Дорогая мама:

С тех пор как я вернулся, я был чрезвычайно занят экзаменами – это просто передышка.

На прошлой неделе, после сдачи экзаменов здесь, я поехала в Бостон навестить друзей. Там я зашел к дяде Генри в его офис. Он попросил меня сообщить вам печальную новость о смерти тети Лоры: она умерла в среду, кажется, около двух недель назад в больнице от болезни сердца. Как вы знаете, она страдала от этой болезни уже много лет, а обострилась она лишь несколько недель назад.

Дядя Генри был в сильном волнении: с разбитым сердцем он плакал, говорил, что «свет его жизни погас», рассказал мне, что на прошлой неделе вновь присоединился к церкви, чтобы не разрушить духовный союз с женой, и наконец заставил меня прочитать письмо, которое он написал всем ее друзьям и которое представляет собой хвалебную речь о его заслугах как мужа. В нем он говорил, что «пятьдесят лет боготворил свою жену, а теперь идеализирует ее».

Мне стало ясно, что дядя Генри стремится предстать перед миром в хорошем свете. Он сказал мне, что я, вероятно, никогда не замечал той тесной привязанности, которая существовала между ним и его женой, но она все равно была, и он сказал, что эта привязанность стала сильнее, чем когда-либо, за те два года, что я был в отъезде. В доказательство своей большой привязанности он сказал, что все его вещи и имущество, а также все его деньги в течение последних пятнадцати лет находились в совместном владении с его женой. Я говорю вам все это не для того, чтобы напасть на дядю