Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

и о Реке» и «К 19»] отправив его, несмотря на протесты, в Вашингтон. Мы остановились вчера вечером в Гавр-де-Грейс после обеда в Принстоне и ужина в Филадельфии. Город заполнен Шрайнерами и американскими флагами. Гавр-де-Грейс приятный. Поездка сегодня утром была прекрасной. Деревья Мэриленда роскошны, всегда были такими.

Прибыв сюда, мой друг разыскал старого однокашника по Йельскому университету, адвоката, который отвел нас в свою квартиру, угостил коктейлями и велел своему негру приготовить нам обед. Суп, горох, картофель, телячьи котлеты, помидоры, клубничный коржик, кофе. Очень вкусно! [Вулф и миссис Бернштейн постоянно испытывали чувственный восторг от еды и часто описывали друг другу роскошные блюда.]

Сегодня вечером я отправляюсь в Норфолк на пароходе. Другу нужна была причина, у меня ее не было, и он не мог меня понять. Слава Богу, я один. Вернемся к тому же летнему несчастью и очарованию, когда мне было семнадцать. Клянусь Бахусом, как сверкают развалины, когда на них падают огни карнавала!

Возможно, я встречусь с Пьяным Демоном в субботу в Ричмонде, он отчаянно боится [остаться] один, но понимает меня[.]

Дорогая моя, меня не было целый день, а я все еще люблю тебя. Будь всегда такой же! Темперамент (в) верности! [Вулф зачеркнул первую часть этого слова, но не настолько, чтобы миссис Бернштейн не смогла его прочитать] Том

Передай мне в субботу телеграмму в отель «Джефферсон», Ричмонд, штат Вирджиния.

Алине Бернштейн

Норфолк, Вирджиния

Отель «Саутленд»

Вечер пятницы [4 июня 1926 года]

Моя дорогая:

Я сплю, как ты заметила, «там, где жизнь безопасна», и провел часть дня в серии переговоров, дебатов и отказов с одним из негров-посыльных, который хочет продать мне пинту кукурузного виски, кварту джина и девушку, «которая только начинает это делать» – все по разумной цене.

Я приплыл на корабле сегодня утром в нечестивый час – в семь, то есть в шесть, потому что в Вирджинии нет перехода на летнее время. (Хотя одному Богу известно, почему так!) Моя песня – «пустой, пустой, пустой» («Ты когда-нибудь тосковал?») Я сказочный святой, Томас Сомневающийся, который в лучшем случае никогда не сомневался, а в худшем всегда обманывался. Когда-нибудь я вернусь и найду здесь не только двери и большие окна, но и розы, цветущие так, какими я их оставил.

Здесь, в этом умирающем городе, мрачной мерзости запустения, я провел лето своей юности восемь лет назад, исхудавший от голода, истощенный любовью, я видел, как уходят корабль и люди, пуговицы, мишура и тесьма. Но мое сердце отбило бешеный ритм; собаки слишком долго воют по мужчинам, которые больше не придут; и много крови утекло под мостом. (Ты тронута, девочка?)

«Вернись, светлый мальчик, каким ты был в дни моей памяти, когда твоя жизнь еще не превратилась в темный столб, а ветер и дождь были музыкальными, и росли цветы».

Я нашел несколько знакомых профессиональных игроков в мяч и провел часть дня, беседуя с ними. Однажды ночью мой демон говорил со мной о тебе, однажды в мои кишки вонзился нож, но для чего вообще нужна ночь? Завтра я еду в Ричмонд, а потом, возможно, домой.

Но Норфолк я покидаю навсегда – пение и золото ушли. [Символическая фраза Вулфа, обозначающая экстатическое счастье, «яблоня, пение и золото». В беллетризованном рассказе миссис Бернштейн об их отношениях «Путешествие вниз» она использует эту фразу в качестве названия второй главы, в которой она рассказывает об их идиллическом пребывании в Англии.] Том

Алине Бернштейн

Ричмонд, Вирджиния

Отель «Джефферсон»

Суббота 5 июня 1926 года

Моя дорогая:

Я приехал из Норфолка сегодня днем и нашел здесь твою телеграмму и письмо, которые меня очень обрадовали, особенно твои слова об одиночестве. Если ты хочешь подбодрить меня, пожалуйста, пиши мне почаще, рассказывая о том, что ты несчастна.

Позволь заверить тебя, что я пока не нашел ни горшка с золотом, ни радуги, те уголки Вирджинии, которые я видел в последние дни, были мокрыми. Ричмонд, к которому мое сердце привязалось с большой любовью, тоскливо пахнет туманом и дождем. Впрочем, «Джефферсон» хороший отель, что на Юге редкость (во Флориде и в Эшвилле наоборот). У меня просторная комната, сверкающая ванна, а после еды, подобной той, что была за обедом: жареная курица, суккоташ, жареные помидоры, кофе и пирог, надеюсь, я начну восстанавливать свое пошатнувшееся здоровье. Мой аппетит, как мне приятно верить, уже разыгрался.

Моя дорогая, поверь, мысль о том, что ты меня любишь, доставляет мне самое огромное удовольствие в жизни. Моя свирепая, тщеславная, эгоистичная натура, вечно жаждущая, погрузилась в покой, которого она никогда не знала, и пробудилось то лучшее, что есть во мне, моя великая способность к верности, если ты простишь мне говорить правду, эта нижняя и постоянная стойкость (единство посреди моих вечных перемен). Ты справедливо протестуешь против моих случайных насмешек над неверностью, но ты бы хотела, чтобы я, который так долго был скептиком, вдруг стал верующим. Собственно говоря, причина, по которой я так громко не верю, заключается в том, что я всегда и во все верил молча; зная теперь, что ничто не стоит такой веры, которая ищет сущности вещей, делая их не ложными, а такими, какими они должны были быть до того, как их испачкали, так что цветы становятся цветущими, музыка – великой, Норфолк – одним из лучших мест земли, а шлюха – расплавленным воском, который деформируется, но не может скрыть очертания первоначальной принцессы. Что остается делать мне, знающему все это и порой ненавидящему себя в душе за то, что я ничему не научился, кроме как продолжать жить в этой могучей тайной вере, а внешне защищаться насмешками? Я готов ко всему, либо возвыситься любовью, либо осветиться вероломством: нужно питаться и медом, и дёгтем. Или же, если меня обманут, всегда можно покачать головой, капризно улыбаясь, и перейти к кому-нибудь другому, тем самым создавая у других, как и у себя, убеждение, что это была манера, которой доблестно придерживались и в которую верили, пока она длилась, но теперь легко вытесняется другой, столь же реальной для данного времени, [И все же] кто скажет, что, если все обернется к лучшему, мой экстаз станет поэмой, а если к худшему, из моей боли (после периода зрелых воспоминаний и роста) я напишу книгу?

Я заканчиваю это письмо в воскресенье. Вечером я возвращаюсь домой. Ричмонд, конечно же, провалился. Единственная верность в этом мире, которая имеет значение, потому что это единственная верность, которая может выстоять