Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

то, что мы получим от всего этого дурного дела максимум развлечений и удовольствия: давайте делать то, что мы хотим, можем и чем наслаждаемся, будь то составление маленьких узоров из слов на бумаге, или покупка и продажа глины в Северной Каролине, или песка во Флориде.

И то, и другое, уверяю вас, одинаково бесполезно. Да благословит вас Господь.

Том

Алине Бернштейн

[Эшвилл, Северная Каролина]

Понедельник [декабрь 1925 года]

Это единственная бумага, которая сейчас у меня под рукой – она должна мне служить, ибо мое желание написать тебе хоть пару слов сильнее, чем необходимость ждать. [Вулф написал это письмо на бумаге, вырванной из маленького блокнота]

Пришли твои письма и каблограммы: они почти запечатлелись в памяти – красные угольки в них пепел моего сердца и надежды[.] Я вернулся домой в Рождество смерти, обреченности, опустошения, печали, болезни и отчаяния: моя семья проявляет свой обычный и великолепный русский гений тщетности и трагизма.

Двоюродный брат семьи Вулф умер за несколько часов до моего приезда; [По словам Майры Чемпион, бывшего главного библиотекаря Публичной библиотеки «Пэк» в Эшвилле, этим двоюродным братом был Джейкоб Гарри Вулф, сын Уэсли Э. и Мэри Вулф из Эшвилла. Он умер в возрасте тридцати семи лет, холостяком, 25 декабря 1925 года. Уэсли Э. Вулф, брат Уильяма Оливера, также покинул Пенсильванию и со временем поселился в Эшвилле.] от воспаления легких – он был добросердечным, добродушным и бездуховным пьяницей, заболел в выходной день и умер за четыре дня. Безграничная способность моего рода наваливать на себя все это не может не радовать. Брат [Фред Вулф] встретил меня на вокзале с известием, что еще один член моей проклятой и убитой семьи потерян; что его беспокоит аппендицит, мою мать – сильный бронхиальный насморк, который может перерасти в пневмонию, а моя сестра, [Мейбл Вулф] только что вернувшаяся после прерванного лечения в больнице, больна истерией и сломалась под нервным напряжением подготовки к Рождеству. Затем он пожелал мне счастливого Рождества.

Сегодня моя мать, благодаря хорошему медицинскому обслуживанию и собственной стойкости, кажется практически здоровой; брат, как обычно, крепкий и чертовски нервный, а сестру, впервые способную говорить связно и без слез, увезли в больницу, чтобы она отдохнула. Она истощила себя собственной нервной щедростью – это своего рода одержимость – размышлениями о том, что у нее нет детей, и частыми и незаметными порциями кукурузного виски, кувшин которого всегда стоит в буфете. Последнее никто из нас не признает, но все мы знаем, что это правда. В довершение всего, под согласованное количество семейных похорон в компании давно знакомых родственников, слушая тревожные вскрытия дома и за границей о причинах кончины моего родственника – как он был бодр и здоров в воскресенье, что он сказал, сделал, съел, как старик Уивер или старушка Кэмпбелл или молодой Джек Роджерс были взяты на небо при аналогичных обстоятельствах (мы сегодня здесь, а завтра уйдем; все к лучшему, он счастливее там – где он; мы все помещены сюда с определенной целью; и прочие философские изыски, доказывающие, что кончина пьяницы от виски на самом деле результат благодетельных махинаций Всевышнего); советы, каких людей мне следует посетить, какую еду мне следует есть, в какое время мне следует это делать. Я взорвался, переехал в отель и пропитал свинцовые отходы, покрывающие мою душу, количеством белого сырого жгучего разрушительного кукурузного виски!

Что из этого выйдет, я не знаю – останусь ли я здесь на неделю, на месяц, на год или на всю жизнь. Большую часть своей жизни я очень приятно провел в аду, а оставшуюся часть могу провести очень приятно в большом, комфортабельном, удобном и хорошо оборудованном сумасшедшем доме, который манит меня за сорок миль вниз по горе.

Мои родственники – мать, сестра, шурин [Ральф Уитон] – планировали на этой неделе отправиться во Флориду, но, судя по всему, это отменяется [Семья Вулфа владела значительными земельными владениями во Флориде]. Моя собственная коронная навязчивая идея в настоящее время заключается в том, что я должен уехать в Ричмонд – не знаю для чего, – но я поеду в Ричмонд, ей-богу, если придется идти пешком, мерзнуть, голодать, умолять и убивать.

Погода стоит пронизывающе холодная: упрямство с головой Януса, которое правит моей безумной судьбой, подвергло меня суровому испытанию в виде льда в тот момент, когда я приехал на Юг. Если я отправлюсь на Север, то только для того, чтобы найти розы.

Если я удивляюсь тому, что ты написала об очищении души, которое принесла тебе связь со мной, то это потому, что это подразумевается мной: если ты чувствуешь себя очищенной, то это очищение пламенем, пытками, адским огнем – ценой огромных усилий. Тот, кто прикоснется ко мне, будет проклят и сгорит огне. Ты хорошая, прекрасная – настолько верная, насколько тебе позволяет эта горячая жизнь, – но вечно верный и преданный себе и всем остальным на заколдованных островах, где, неведомые этим призракам, наши реальные жизни, наш реальный возраст подчиняются своей прекрасной логике.

Мысль о том, что я могу что-то сделать для тебя – что, как бы я ни был жалок, я в силах запятнать или осудить такого человека, – почти обескураживает меня своей экстравагантностью.

Пиши мне, когда сможешь. Том

По тому же адресу[.]

Фредерику Коху

[Отель «Альберт»]

[Нью-Йорк]

Воскресный вечер

[Январь? 1926]

Дорогой профессор:

Сегодня вечером пришли ваши брошюры и папки «Плеймейкера», включая вашу записку с предложением сходить на встречу с Шелдоном Чейни. [Чейни работал в Equity Players (Театр Актеров), который, однако, был закрыт примерно в это время].

В Гильдии находится моя новая пьеса [«Маннерхаус»], она на рассмотрении уже два месяца: письмо от Лемона, чтеца пьесы, полученное на днях, в ответ на мое довольно резкое письмо, в котором я просил вернуть пьесу, он сообщает, что прочитал пьесу, передал ее членам правления и что сейчас она находится в руках Лоуренса Лангнера. Совет, по его словам, собирается окончательно проголосовать. В связи с этим я согласился позволить им оставить пьесу у себя до принятия окончательного решения. Хотя у меня есть еще несколько копий пьесы, я пообещал мистеру Лемону, что не стану рассылать ее, пока Гильдия не примет решения. Я действительно возлагаю лишь самые ничтожные надежды на постановку пьесы Гильдией, но когда пьеса будет возвращена, я отнесу ее копию мистеру Чейни и еще нескольким людям, которые спрашивали о ней.

Позвольте мне искренне поблагодарить вас за интерес, который вы проявляете и проявляли на протяжении многих лет к судьбе