Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

Англичан недавно позабавил и заинтересовал большой судебный процесс по делу «Монкивилля» в Дейтоне. Во всех газетах изо дня в день появлялись передовые статьи; все писали письма и редакционные статьи, и, похоже, сложилось мнение, что в интеллектуальном отношении наше население отстает от них примерно на 60 лет. Мне есть что сказать по этому поводу в том, что я сейчас пишу.

Письмо нужно прекратить писать. Мой поезд отправляется через час или около того. Передайте Мейбл, Фреду и всем остальным привет и дайте мне знать, что, по вашему мнению, я должен делать. Я думаю, что, возможно, я должен вернуться в Нью-Йорк к 15 сентября.

Том

Этот отель – очень хорошее место, дешевое, чистое и удобное – если вам когда-нибудь представится случай воспользоваться ею. Я пробыл здесь два дня; до этого я был в ночлежке неподалеку – на шиллинг дешевле, а в тысячу раз хуже.

Следующий фрагмент, очевидно, является черновиком первого письма, которое Вулф написал Алине Бернштейн, с которой он познакомился на корабле, возвращаясь в Соединенные Штаты, и которая оказала на него самое большое влияние в течение следующих пяти лет, когда был написан и опубликован «Взгляни на дом свой, ангел».

Алине Бернштейн

Отель «Альберт»

Нью-Йорк

[Сентябрь 1925?]

[…] сейчас я испытываю глубокое чувство удивления и нереальности. Благодаря вам я снова попал в Америку; с тех пор мой дух не знает границ, а ощущение величия и способности к безумию этого народа возросло сверх всякой меры.

Я только что вернулся из «Процветающего Города», [Эшвилл] где все говорят о прогрессе, процветании и предпринимательстве, о 100 000 к 1930 году, о большом и великом Эшвилле. Все богатеют на недвижимости, и в целом наблюдается тенденция хлопать всех по спине и называть всех по имени. Я не знал, к чему все это, и не знаю до сих пор, кроме того, что все это совершенно бесполезно, как и все остальное; но мне было приятно видеть их всех такими счастливыми, и огромная жизненная сила этого города и этой страны очаровывала и завораживала меня.

В течение трех недель я ходил везде, где ходили они, и вникал в их жизнь: я пил их кукурузный виски, участвовал в их вечеринках и был вовлечен в их щедрую фальшь, которая так полна надежды и доброй воли ко всему сущему. Они любят успех, эти люди, или то, что они считают успехом; они помещают в своих газетах объявления о том, что я был профессором и занимал «кафедру английского языка» в Нью-Йоркском университете.

Я уже не так высокомерен, жесток и не презираю все это, как год назад: Мне кажется, я люблю людей гораздо больше, чем когда-либо прежде…

[фрагмент обрывается на этом месте]

Джулии Элизабет Вулф

Отель «Альберт»

Одиннадцатая улица

Нью-Йорк

Суббота [октябрь] 1925 года

Дорогая мама:

Вот короткое письмо, в котором я благодарю тебя за телеграмму, которую ты и Мейбл послали мне в день моего рождения; я тоже пишу ей.

В начале семестра я был очень занят: работа не оставляла мне времени ни на письма, ни на что-либо другое. Однако вокруг меня собрались мои друзья и дали мне много развлечений.

Я провел выходные у Олина Доуса – в большом доме на Гудзоне; Генри Карлтон был в городе, и мы провели вместе три или четыре дня – его пьеса будет поставлена здесь в следующем месяце, и он скоро вернется; и очень красивая и богатая дама [Алин Бернштейн, выдающийся художник по костюмам и сценам], которая была чрезвычайно добра ко мне на корабле, и которая разрабатывает декорации и костюмы для лучших театров Нью-Йорка, и поддерживает другой театр на свои деньги, видела меня ежедневно и много развлекала меня. Кроме того, три театра прислали мне мои пьесы: кто-то или что-то пополнило мои запасы за время моего отсутствия. Кеннет Макгоуэн, который в компании с Юджином О’Нилом, нашим выдающимся драматургом, и Робертом Э. Джонсом, нашим лучшим сценографом, руководит Провинстаунским театром, написал мне на днях, попросив мою старую пьесу и мою новую. Театральная Гильдия также послала за ними. Старая пьеса уже была в руках Провинстауна и Гильдии: они продержали ее несколько месяцев и отвергли; но теперь они снова просят ее. Все это ничего не значит, помните, кроме того, что они хотят ее увидеть и пересмотреть: и что на этот раз они пришли ко мне сами.

Надеюсь на Бога, что один из них продолжит: при нынешнем написании кажется, что в этом году у меня будет мало времени для писания, и что если я и напишу что-нибудь, то это должно быть то, что я уже написал.

Погода здесь ясная и светлая, но за последние сутки резко похолодало. Сегодня я достал свою шинель; она помята и испачкана чем-то, что уронили на нее французы, но она теплая.

Я продолжаю, слава Богу, оставаться в прекрасном здравии, с дорогим и растущим аппетитом; мое жалованье, которое должно было быть получено 1 октября, задержалось из-за того, что я не указал свой адрес, или по какой-то другой причине: я получил его сегодня – 166 долларов 66 центов, что, умноженное на 12 месяцев, составляет 2000 долларов. Не знаю, что мне с ними делать, но мои мысли разделились между ящиком шотландского виски и первым взносом на покупку седана «Форд». Каково ваше мнение: вы склоняетесь к спиртному или к «Форду»? Одежду я пока не покупал: не было времени. Но если мой нынешний социальный триумф станет постоянным, я стану очень и очень красивым.

Мейбл говорила, что приедет в Нью-Йорк «через две недели». Убедите ее, ради Бога, приехать, пока я не состарился и не стал беззубым, и постарайтесь убедить себя приехать вместе с ней. Большая часть недвижимости здесь уже куплена, но мне сказали, что вы, жители Флориды, очень ловко покупаете и продаете недвижимость, которой даже не существует: Нью-Йорк должен дать вам широкий простор для ваших талантов.

Во всяком случае, напишите мне пару слов: я надеюсь прежде всего на ваше здоровье, счастье и долгую жизнь, а также на любой успех, в который вы верите, независимо от его цели и применения. Я больше не могу волноваться ни о чем из того, что когда-либо казалось мне прекрасным, приятным и мудрым: будь то цвет или длина бороды Бога, слава поэта, будущее расы, накопление сокровищ здесь или на небесах. Единственное, во что я верю в этой всеобщей тщете, пустоте и забвении, так это в