Наследие Рима. Том 1. Oт Византии дo Кордовского Халифата и Османскoй империи - Нурлан Аманович Наматов

Но бюрократическая имперская мечта Баязида I превратилась в кошмар Тимура в долине Чубук, за которой последовала гражданская война между сыновьями Баязида I. Примерно через десять лет Челеби Мехмет, младший принц, сумел уничтожить своих братьев и воссоединить османские территории. С тех пор централистическая тенденция в государственной организации продолжалась.

К последним годам правления Баязида I и позже, хотя они и не были императорами, как Мехмет Завоеватель и его преемники, османские султаны уже не могли считаться вождями племен, как Осман и Орхан. В агиографии указывается дата смерти Сейида Рустема – 1421 год. Это можно интерпретировать так, что первая часть повествования примерно соответствует времени Орхана и Мурада I и, возможно, ранним годам правления Баязида I. Вторая часть повествования должно соответствовать правлению Мехмеда I и Мурада I, когда кочевые племенные основы османского государства уже серьезно уменьшились[658].

Следовательно, с этой точки зрения, резкое изменение отношения агиографии к представителям государства кажется весьма значимым. Это изменение не следует рассматривать просто как личное противостояние Сейида Рустема, а скорее как недовольство определенного социального сегмента, которое вписалось в легендарную историю, приписываемую очень уважаемому религиозному деятелю.

Важно помнить, что истории в этой агиографии развивались в коллективной памяти исследуемой социальной группы в течение XV века, когда османское государство превратилось в его классическую форму со всеми институтами и укрепилось его официальное положение идеологии и сформирован в конце того же столетия[659].

С этой точки зрения становится ясно, что протест Сейида Рустема следует рассматривать в более широкой перспективе и рассматривать как промежуточный симптом продолжающегося процесса отчуждения, изложенного в этой главе. К концу столетия, когда процесс отчуждения достиг своей третьей и последней стадии, когда недовольство переросло в антагонизм, этот сегмент общества без колебаний выступил бы против османского имперского режима[660].

Оппозиция османскoй экспансии. «Akıncı» (пассивное) сопротивление на Балканах

По мере того как централизация османской администрации росла, росло недовольство местных провинциальных лордов и вождей племен. На Балканах и во Фракии сопротивление было представлено могущественными семьями акынджы, в то время как в Анатолии противостоящая сила была организована и возглавлялась местной аристократией, корни которой уходят в до-османский период, и вождями племен. Однако, как уже подчеркивал Дж. Р. Уолш, условия этих двух противостоящих групп на Балканах и в Анатолии были совершенно разными.

Группы акынджы на Балканах, автономия которых находилась под угрозой из-за централизованного государственного устройства Османской империи, все еще зависели от поддержки османов, что могло помешать христианам уничтожить их по частям, поскольку они все еще были немногим более чем маленькими, изолированными группaми на враждебной территории. В Анатолии же ситуация была совершенно иной. Во-первых, такой угрозы не было. Во-вторых, социальные корни тюрко-монгольской традиции все еще были сильны в анатолийских землях.

Как говорит Уолш, здесь турецкие племенные элементы могли сохранять свою естественную независимость друг от друга и от центральной власти; хотя мелкие эмираты постепенно были поглощены, тот инстинктивный сепаратизм, который прежде превращал сельджукское государство в Руме в безрезультатных бегликов, был слишком укоренен в этих скотоводческих народах, чтобы когда-либо легко реагировать на принуждение или аргументы, особенно когда на Востоке лежало надежное и манящее убежище[661].

Фактически централистские тенденции в османской политике вызвали серьезное недовольство среди акынджы-гази в приграничных регионах Фракии и на Балканах. Современные источники убедительно свидетельствуют о том, что ранние завоевания османов на Балканах связаны с одноименными основателями династий акынджи, таких как Эвренос Бей, Кесе Михал, Турахан Бей и т. д.

Эти товарищи Османа, Орхана и Мурада действовали автономно на границах[662]. Бельдичану-Штайнхерр уже указывал, что во время завоевания Румелии и Фракии были влиятельные военные и религиозные лидеры, такие как Хаджи Эльбейи и Сейид Али Султан, полузависимые или независимые от османской династии. Для Бельдичану-Штайнхерра, действительно, именно они первыми пересекли реку Марица и захватили многие города в регионе, но позже стали подчиненными высшей власти Мурада I[663].

Позже прерогатива руководства войсками акынджы была оставлена в руках их потомков. Эти семьи с большим количеством воинов-налетчиков под их командованием составляли альтернативный центр власти в период становления империи, когда государственные институты еще не были четко определены и регулировались.

Они правили завоеванными регионами, как небольшие княжества на границе, имея лишь номинальную зависимость от османского султана[664]. Со временем, когда османы превратились в бюрократическую империю, они стали представителями сопротивления централистской политике. Правление Мехмеда II ознаменовало резкое изменение статуса семей акынджы.

Они потеряли свою политическую и военную автономию и были включены в институты империи; их верные войска акынджи превратились в ветвь имперской армии, эффективно контролируемую султаном. Почти независимые пограничники ранних периодов теперь стали почти полностью подчиненными офицерами административной системы империи, а именно санджакбейи.

Хотя они сохранили свои наследственные права на командование войсками акынджи, теперь это было далеко не для предоставления каких-либо средств независимости от султана, поскольку последний был полностью интегрирован в централизованную османскую армию[665].

К концу его правления в руках Мехмеда II накопилось столько власти, что он смог конфисковать собственность великих семей акынджи вместе с имуществом других благородных семей и лож дервишей. Вакыф Малкочогуллары в районе Хаскей и мюлк Тураханогуллары во Фракии были превращены в тимар[666].

Однако, будучи тесно связанными с вышеупомянутыми структурными и геополитическими условиями, акынджы-боги Румелии не могли осмелиться выступить против центральной власти. Скорее они проводили политику пассивного протеста, такую как поддержка неортодоксальных суфиев, покровительство антиномианско-критической литературе против ортодоксального истеблишмента, восстановление или добавление новых зданий к выдающимся святыням, которые были центрами паломничества неортодоксального населения империи. Следует также упомянуть тот факт, что протест на Балканах религиозно распространялся неортодоксальными мистиками, известными как Абдал, Календери, Хуруфи и Бекташи[667].

Семьи акынджи – и бойцы под их знаменами – действительно были представителями пограничной (уч) культуры[668] и, таким образом, имели тесные связи с неортодоксальной средой дервишей, как и первые османы в период основания. «Оплоты» этих могущественных семей на Балканах превратились в центры неортодоксального суфизма, имевшего неразрывные связи с пограничной культурой и пользовавшегося покровительством этих семей.

Например, к концу XV века и в течение XVI века Yenice-i Vardar под патронажем Евреносоглу (Evrenosoğlu) стал одним из важнейших культурных центров империи, где выросло количество поэтов, принадлежащих к неортодоксальным суфийским течениям[669]. Cледует помнить, что когда он восстал против Мех-меда I, Шейх Бедреддин нашел своих естественных союзников на Балканах, то есть в среде акынджы и влиятельных приграничных суфийских орденов дервишей, и восстание Бедреддина проявилось как мессианское движение, обычное свойство неортодоксально-мистических