Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

факты, хотя и определенные, но не стабильные: 99 % того, что произошло или считалось таковым, нам недоступно, а реальная история – “темна, сомнительна и бесконечно спорна”. При переосмыслении историком или романистом факты рассматриваться как стимул для творческой мысли, а не как некая истина сама по себе, хотя они и являются ее частью: “Я склонна подходить к полученной версии с большим скепсисом и пытаться заставить читателя оспорить то, что, по его мнению, ему известно”. Тогда как “великая сила исторической беллетристики заключается в том, что она позволяет найти искусство в обыденных свительствах”, автор романа, если он умен, концентрируется на том, “чего нет в документах… Вы всегда ищете нерассказанные истории, которые оказались подавлены по политическим или психологическим причинам”. Она называет эти нерассказанные истории “воздушными пространствами, где вы качаетесь на своей летающей трапеции”.

Художественная литература напоминает нам, что неизвестное – и непознаваемое – все еще сохраняет свою силу. Мантел согласна с мнением св. Августина, что “мертвые невидимы, но они не отсутствуют”. Художественная литература о них просит читателей не столько поверить в то, что написано на странице, но хотя бы задуматься об этом. “Можно выбирать, опускать, подчеркивать, перескакивать. Но – не жульничать”. Это не значит, что процесс создания художественного мира порочен, просто он вносит “некую волатильность в ткань реальности”. Читатель становится союзником романиста в переговорах с этой реальностью.

Как ни странно, среди четырнадцати написанных пока Мантел книг всего четыре исторических романа. Первый, Place of Greater Safety (намек на могильный покой), многократно отвергали редакторы, он вышел лишь в 1992 году – и получил превосходную прессу. За ними последовал целый ряд современных романов, очень читаемых, но очень сильно отличающихся по тону и сюжетам, пока не появились два романа о Кромвеле – “Вулфхолл” (2009) и “Введите обвиняемых” (2012); последней книгой трилогии стала “Зеркало и свет” (2020). Четвертый исторический роман, “Великан О’Брайен” (1998), повествует о людях действительно существовавших, однако малоизвестных: об ирландце Чарльзе Бирне (О’Брайене), уроде выше семи футов ростом, и хирурге-шотландце Джоне Хантере (1728–1793) – одном из крупнейших ученых своего времени, испытывавшем, по Мантел, необоримое желание ставить опыты над трупами и жаждущем заполучить тело медленно умиравшего Великана О’Брайена.

Мантел рассказала, что первоначально собиралась написать о Хантере “большой реалистический роман”, но вместо этого она вдохновилась О’Брайеном, который оказался мастером рассказывать истории, травить байки и пересказывать ирландские мифы всем желающим его послушать. Эта часть – выдумка Мантел, хотя в наши дни кости гиганта можно осмотреть в Лондоне, в музее Королевской коллегии хирургов. В книге Мантел оговаривает, что “это не подлинная история, хотя в ее основе лежит именно такая”, и признается, что подлинный О’Брайен не мог быть таким, каким выведен у нее. “По существу книга заявляет о себе с первой страницы как сказка о сказках”[551]. Это в высшей степени сознательное упражнение в анализе природы повествования и поэтому не подчиняется правилам, которые она налагает на другие свои исторические романы[552].

Лекции Мантел остроумны, дают пищу для размышлений, они отличаются широтой охвата: в 2017 году они справедливо удостоились премии британской ассоциации телерадиожурналистов (Broadcasting Press Guild) как лучшая радиопередача. Одна из постоянных ее тем – настойчивое повторение, что романист может опираться на факты, но не должен их искажать: “В этом мире, где ложная информация облетает планету со скоростью света, роль историка важнее, чем когда‐либо”. Кроме того, “причина, по которой вы должны придерживаться правды, заключается в том, что она лучше, страннее, сильнее, чем все, что вы можете придумать”. Отсюда ее убеждение, что писать художественную литературу о прошлом следует только “на основе честного диалога с фактами и силой осведомленного воображения”. Откуда кому‐то знать, какие факты правдивы? Об этом нужно спрашивать как историка, так и романиста. История – это не точная наука, но гуманитарное знание, имеющее дело с “ошибающимися, непостоянными человеческими существами” и написанное ими.

Мантел утверждает: попытаетесь изменить факты – и попадете в беду. “Когда вы начинаете играть с историей, это приводит к целому ряду последствий”[553]. Ее пуристские взгляды кажутся неоспоримыми, однако она подвергалась суровой критике. Дэвид Старки, специалист по истории английской конституции и давно признанный знаток эпохи Тюдоров, настаивает, что

нам наконец следует перестать всерьез считать авторов исторической прозы историками. Мысль, будто у них есть такое право, нелепа. Им прекрасно удается выдумывать героев – и поэтому романы бойко продаются. Но когда доходит до обращения с историческими источниками, у них нет никакого права. И точка… Я бы и не подумал высказываться о Хилари Мантел как о писательнице. Сказать по правде, я был бы благодарен, если бы она держалась подальше от моей, историка, делянки.

Старки не привел ни единого примера ошибки Мантел или игнорирования ею источников, и высказанные им в 2013 году, накануне совместного телеэфира с Мантел, замечания напоминают гнев мистера Макгрегора, персонажа Беатрис Поттер, обороняющего свои грядки.

Имон Даффи, также историк, в лекции процитировал Старки и упрекнул Мантел за то, что она изобразила Кромвеля человеком “благоразумным, мягким и исключительно порядочным” (а не “отвратительным подручным Тюдоров”, каковым его считает Даффи), а Томаса Мора – “глумливым женоненавистником” и костоломом, в своем доме пытавшим протестантов так жестоко, что жертв несли к месту казни на стуле. Даффи, ирландец и католик, настаивает, что Мор был великим правдолюбцем и отправился на плаху за отказ солгать, и потому он предпочитает верить словам самого Мора: “Все попадавшие ко мне по обвинению в ереси не встречали с моей стороны – беру в свидетели самого Бога – дурного обращения… никто не получил от меня удара, даже щелчка по лбу”. В любом случае надежных доказательств, по‐видимому, имеется так мало, что даже Даффи заканчивает лекцию признанием: “Не сомневаюсь, что и через полвека историки еще будут спорить, что есть правда в тюдоровском прошлом, а что вымысел”.

Так можно ли дать окончательный ответ на вопрос, являются ли писатели крупными историками? “Роман – это история”, – утверждал Генри Джеймс, веривший, что священный долг писателя – писать подобно историку. “Настоящая задача писателя, – завершила Хилари Мантел одну из своих лекций, – не в том, чтобы стать второсортным историком, а в том, чтобы воссоздать ткань жизненного опыта: пробудить чувства и через их посредство усилить воздействие на читателя”. Поэтому, “если мы хотим узнать, каким оно ощущалось, каким было изнутри, мы берем в руки роман”. В конце концов, литература – это важнейшее добавление к рассказу историка: она показывает (если мы согласны смотреть) жизнь