Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

году, Моррисон описала процесс “эмоционального воспоминания”[536], в ходе которого она нашла истину там, где не хватало исторических данных. Однако она не просто писала о боли чернокожих американцев; у нее была более амбициозная программа.

В 1990 году она прочитала серию лекций в Гарварде, в которых утверждала, что литературные критики – в основном белые мужчины-протестанты – представляли “классические” произведения американской литературы так, как будто они не касаются афроамериканского опыта; а это, по ее словам, вопиющая неправда. Кроме того, эти критики противопоставляли идею “американскости” образу “африканскости”, как будто эти два понятия являют собой противоположные полюса.

В том, как такие хранители американской культуры создавали свой канон, Моррисон усматривала наследственный расизм и призывала авторов отказаться от “белого взгляда” на прошлое и заменить его новым, беспристрастным взглядом на то, что значит быть американцем.

Она мыслила эту программу как историческое предприятие. Журнал History Today в 2017 году писал о ее лекциях: “Она видела свою задачу в том, чтобы проникнуть в прошлое Америки и создать повествования, которые изображали бы ее историю с подлинно черной точки зрения. Это подразумевало не только воссоздание жизненного опыта афроамериканцев, но и выявление физического и психологического ущерба, нанесенного им доминирующей белой культурой”[537].

Роман “Возлюбленная” станет первым из трех романов (за ним последуют “Джаз” в 1992‐м и “Рай” в 1997‐м), тематически посвященных “поиску возлюбленного” – Моррисон говорила, что все ее произведения “о любви или ее отсутствии”, – но также прочерчивают историю чернокожих через африканскую и американскую культуры. Как и в каждой из ее книг, она пишет страстно, яростно и бескомпромиссно: Моррисон хотела назвать третий роман своей трилогии “Война”, но редактор ее отговорил.

В одиннадцати художественных произведениях (а также в пьесах, операх и многочисленных эссе) написание новой истории своей страны стало миссией всей ее жизни. В статье 2003 года в журнале New Yorker приводится цитата уроженки Алабамы поэтессы Патриции Сторейс об успехе этой миссии: “Моррисон меняет угол зрения на американскую историю, меняя сам цвет ее теней, показывая белым, как они выглядят в зеркалах черных”[538].

Представление об истории как о кошмаре – не в Соединенных Штатах, а в Советском Союзае – с особенной силой выразил Александр Солженицын (1918–2008). В 1962 году бывший политзаключенный воззвал к совести человечества своей повестью “Один день Ивана Денисовича” (вышла в литературном журнале “Новый мир”)[539]. В 1945 году офицера Красной армии Солженицына арестовали за уничижительные замечания о Сталине (в письме другу он назвал вождя “паханом”) и приговорили к восьми годам лагерей: обычное наказание за антисоветскую пропаганду. Солженицына определили в “шарашку”, а в 1950 году перевели в особый лагерь для политзаключенных [в Экибастузе]. В Казахстане Солженицын поселился в простой глинобитной хижине, купил пишущую машинку “Москва-4”, чтобы зафиксировать пережитое, а после сжег черновики и оставил себе единственную копию рукописи, постоянно перепрятываемую. В феврале 1956 года, с началом “оттепели”, Никита Хрущев осудил Сталина и официально признал существование системы лагерей. Солженицына не только освободили. Советский лидер лично одобрил публикацию его повести ради дальнейшей дискредитации сталинского периода.

В казахстанской ссылке Солженицын работал шахтером, каменщиком, литейщиком, и этот опыт лег в основу его книги. Иван Денисович Шухов, альтер эго автора, ест в столовой баланду, тащится на работу при температуре гораздо ниже нуля, помогает строить бессмысленную стену и, по рассказам других заключенных, восстанавливает альтернативную историю СССР в намеренно смягченном виде, давая возможность читателям самим испытать ярость[540]. История была политически отважной и интеллектуально амбициозной. (Примо Леви независимо от Солженицына использовал аналогичный подход для описания даже более бесчеловечного опыта нацистских лагерей.) “И если только ты однажды отказался от этой цели – «выжить любой ценой, и пошёл куда идут спокойные и простые, – декларирует Солженицын, – удивительно начинает преображать неволя твой прежний характер. Преображать в направлении, самом для тебя неожиданном”[541]. Анна Ахматова, прочитав повесть в самиздате[542], будто бы воскликнула: “О господи, соцреализм нашел своего гения!” Общественная реакция так встревожила власти, что ему запретили впредь публиковаться.

Но Солженицын не собирался останавливаться. Днем он преподавал в провинциальной школе математику, а ночью писал: еще три рассказа, а в 1968 году – автобиографический во многом роман “В круге первом” – о заключенных [из “шарашки”, конструирующих аппарат для распознавания голоса] и так помогающих госбезопасности определять “нежелательных лиц”. В том же году в “тамиздате”, то есть за границей, вышел еще один большой роман – с оговоркой: “Опубликовано без согласия автора”. У Солженицына имелся опыт и иного рода: примерно в 1950 году ему удалили злокачественную опухоль. В 1953‐м рак вернулся, и к концу года Солженицын оказался на волосок от смерти. Его отправили в больницу в Ташкент, где наступила ремиссия. Этот опыт лег в основу романа “Раковый корпус”. Я прочитал и “Раковый корпус”, и “В круге первом” в колледже, причем вторая книга была доступна только в “искаженном”, отцензурированном автором варианте (оба романа тайно переправили на Запад). Помню, как ходил в оцепенении, чувствуя, что открыл для себя новый талант, рассказывающий о мирах, о существовании которых я и не подозревал.

Советские власти были потрясены. КГБ пустил в ход слежку, угрозы, прослушивание и конфискации. В 1970 году Солженицына наградили Нобелевской премией, но он решил не ехать в Стокгольм, справедливо опасаясь, что власти не позволят ему вернуться на родину. Вскоре после церемонии награждения КГБ попытался отравить его рицином, смертельно опасным ядом, в новочеркасском гастрономе. Вечно ожидая стука в дверь, Солженицын спал с вилами у постели. 7 января 1974 года советские руководители встретились для того, чтобы обсудить негативный эффект от публикации следующей книги писателя, “Архипелаг ГУЛАГ”, микропленку с которой он сумел передать западным издателям.

Правительство решило, что неудобного лауреата следует лишить советского гражданства и выслать в ФРГ (с согласия канцлера Вилли Брандта). Оттуда Солженицын ненадолго уехал в Швейцарию, а после поселился в американском Вермонте, ставшем ему домом на восемнадцать лет (по признанию писателя, счастливейшее время его жизни). Солженицын смог получить свою Нобелевскую премию. “Архипелаг ГУЛАГ”, роман в трех томах и семи частях, называли самой важной в XX веке исторической работой. Рифма в заглавии имеет зловещее звучание: она происходит от любимого выражения начальника-садиста одного из первых, на Соловецких островах, лагерей. Название “ГУЛАГ” почти сразу прижилось и имело мощный резонанс, но сначала оно относилось исключительно к лагерям, открытым Сталиным после 1929 года. Обозреватель Washington Post Энн Эпплбаум, опубликовавшая в 2003 году книгу о ГУЛАГе и получившая Пулитцеровскую премию, указывала,