Полководец, Суворову равный, или Минский корсиканец Михаил Скобелев - Андрей Борисович Шолохов

Благополучно прошла встреча с Александром III 7 (19) марта, Скобелеву каким-то образом удалось отвести от себя императорский гнев. Вот что рассказывал генерал Витмер об этой встрече со слов дежурного свитского генерала. Император, «когда доложили о приезде Скобелева, очень сердито приказал позвать приехавшего в кабинет. Скобелев вошел туда крайне сконфуженным и – по прошествии двух часов – вышел веселым и довольным». Витмер добавлял (передавая распространившееся тогда мнение): «Нетрудно сообразить, что если суровый император, не любивший шутить, принял Скобелева недружелюбно, то не мог же он распекать целых два часа! Очевидно, талантливый честолюбец успел заразить миролюбивого государя своими взглядами на нашу политику в отношении Германии и других соседей»[292].

В. И. Немирович-Данченко писал об аудиенции у царя: «В высшей степени интересен рассказ его (Скобелева. – А.Ш.) о приеме в Петербурге. К сожалению, его нельзя еще передать в печати. Можно сказать только одно – что он выехал отсюда полный надежд и ожидания на лучшее для России будущее»[293].

Видимо, за известное снисхождение и даже благорасположение со стороны императора Скобелев заплатил обетом благоразумного «молчания». Но самоограничение в высказывании своих политических взглядов генерала стесняло, иногда раздражало, а порой приводило к угнетенному состоянию и меланхолии вообще.

Правительство тут же запретило военнослужащим произнесение публичных речей. Это решение произвело на Скобелева удручающее впечатление. Он даже собирался подать в отставку. Его отговорил начальник главного штаба генерал Н. Н. Обручев, убедивший Скобелева, что этим он поставит императора в затруднительное положение.

Во время пребывания в Петербурге Михаил Дмитриевич стремился развеять подозрения к себе не только самого Александра III, но и влиятельных государственных деятелей. Генерал специально заводил с ними разговоры о своих нашумевших речах. Например, с министром графом П. А. Валуевым он дважды «случайно» беседовал на эту тему в Английском клубе. Скобелев, не жалея красноречия, внушал министру, что его выступления, как и поездки в Париж, Женеву и Цюрих, были продиктованы лучшими побуждениями – поднять воинственный патриотизм славян, чтобы с его помощью успешнее вести борьбу с нигилизмом и тем самым укрепить положение царствующей династии.

В результате недоверчивый и осторожный Валуев, которому нельзя отказать в уме, поддался обаянию и заверениям Скобелева, поверил, что основными мотивами поступков генерала действительно были лишь ненависть к радикализму.

Несмотря на некоторые успехи в Петербурге, настроение Скобелева стало еще более тревожным. Он, вероятно, понимал, что идет по ниточке и каждую минуту может сорваться[294].

– Меня кто-то назвал роковым человеком, – говорил Скобелев, – а роковые люди и кончают всегда роковым образом… Бог пощадил меня в бою… А люди… Что же, может быть, в этом искупление. Почем знать, может быть, мы ошибаемся во всем и за наши ошибки расплачиваются другие!»[295].

22 апреля (4 мая) 1882 года Михаил Дмитриевич отправился в Минск к «вверенному ему корпусу». Народ встречал «белого генерала» хлебом-солью, а в Могилев, где стояла 16-я дивизия он въехал поздно вечером при свете факелов в руках обступивших его боевых товарищей. Генерал вышел из экипажа, шел с непокрытой головой по улицам, запруженным людьми. Весьма своеобразной была и встреча в Бобруйске, где вышло все духовенство, возглавляемое каноником Сенчиковским.

В мае 1882 года Скобелев последний раз посетил Париж. Здесь он, по словам де Вогюэ, продолжал фрондировать по отношению к Александру III, открыто выражая свое неодобрение внутренней и внешней политикой правительства и весьма пессимистически высказываясь о будущей судьбе России.

По возвращении из Франции он начал лихорадочно готовиться к поездке в Болгарию, где вскоре могла начаться война. Об этом сообщил посетившему его князю Д. Д. Оболенскому: «Но надо взять с собою много денег, я все процентные бумаги свои реализую, все продам. У меня на всякий случай будет миллион денег с собою. Это очень важно – не быть связанным деньгами, а иметь их свободными. И это у меня будет: я все процентные бумаги обращу в деньги…»[296]

Через несколько дней после этого Д. Д. Оболенский вновь навестил Скобелева в Петербурге. Михаил Дмитриевич отдавал распоряжения о продаже бумаг, облигаций, золота, акций и т. д.

Возможно, разговоры о Болгарии это только маскировка, а деньги нужны были для иного. Речь, наверное, шла не о войне, а о какой-то политической комбинации.

Эпоха пронунсиаменто, когда возможно ставить на «Бонапарта», если вообще таковые мечты были в голове Скобелева, миновала. Россия вступала в полосу временной консолидации консервативных сил.

В письме к Скобелеву в июне 1882 года Н. К. Шильдер вспоминал о каком-то разговоре с ним, цели, волшебной стране, в которую страстно стремился Михаил Дмитриевич. Он вспоминал при этом стихотворные строчки Шиллера:

Вот челнок колышат волны…

Но гребца не видно в нем.

Примерно в это же время с М. Д. Скобелевым встретился В. И. Немирович-Данченко.

Зашел разговор об издателе «Руси».

– Он слишком идеалист, – сказал Михаил Дмитриевич, – вчера он говорит мне: народ молчит и думает свою глубокую думу… А я так полагаю, что никакой думы народ не думает, что голоден он и деваться ему некуда, выхода нет – это верно»[297].

Беседе Скобелева с Немировичем-Данченко помешал какой-то русский немец. Он пришел просить у Михаила Дмитриевича содействия в осуществлении своего многомиллионного проекта – строительства канала, соединяющего Арал и Каспий. Узнав цену проекта, Скобелев усмехнулся и быстро спровадил немца, так и не дослушав до конца. Он оставался верным своему знамени – «Россия для русских»[298].

В Минске, куда вернулся М. Д. Скобелев, он пользовался исключительным уважением, вниманием всего города. Он жил в большом одноэтажном доме, поддерживая широкое гостеприимство. После взятия Геок-Тепе Михаил Дмитриевич был единогласно избран почетным гражданином города Минска, а он, отвечая городу любезностью, по совету генерала Духонина, обещал сделать взнос в фонд Минского общества благосостояния учащихся в размере нескольких тысяч рублей на учреждение пособий воспитанникам в 12 учебных заведениях города[299].

Скобелев слыл отзывчивым и добрым человеком. Он многих поддерживал материально. Так, в Минске он приказал все свое жалованье, как командира корпуса, «отчислять в особую запасную сумму», которая расходовалась в виде выдачи денежных пособий нуждающимся чинам корпуса, обращавшимся с просьбой о «назначении им денежных вспомоществований». Уже позже эта сумма превысила 9 тыс. рублей и была израсходована, причем 71 прошение осталось неудовлетворенным в связи со смертью щедрого командира, который неоднократно подтверждал, чтобы «просящим о пособии никогда отказа не было»[300].

7

В последние месяцы жизни Скобелев пытался изменить свою судьбу, одинокую и неудавшуюся. Как известно, женитьба его расстроилась по причинам, о которых трудно судить, и дальнейшие отношения к женщинам