"Санта-Барбара". Компиляция. Книги 1-12 - Генри Крейн

Лифт стремительно возносил его, а Мейсон, привалившись спиной к стене, пытался перевести дыхание. Сердце бешено колотилось. Ему казалось, что в тесной кабине мало воздуха, что он задыхается.

Мейсон следил за указателем этажей.

Внезапно лифт замер и двери раздвинулись.

Мейсон вышел на технический этаж небоскреба.

Вокруг тянулись трубы, лениво вращали своими лопастями промышленные вентиляторы.

Мейсон взбежал по гулкой металлической лестнице на крышу здания.

Здесь он вздохнул с облегчением. Холодный ветер трепал его плащ, взъерошивал волосы. А он подставлял лицо этому живительному ветру, ловил его ртом и никак не мог насытиться. Его пересохшие губы двигались, словно бы шептали слова беззвучной молитвы.

Где‑то далеко внизу гудел город, сигналили машины, звенели трамваи, но Мейсон, казалось, уже отделился от этой суеты, от всего мирского.

Он остался один на один с небом и пронзительным ветром.

Мейсон подошел к высокому парапету, положил на него руки и запрыгнул на парапет. Вниз он не смотрел, а подставил лицо ветру, широко раскинув руки.

А ветер трепал его плащ, который лениво, как черное знамя, колыхался над городом.

Казалось, что один внезапный порыв ветра — и Мейсона, как легкую песчинку, сбросит с каменного парапета туда, вниз, где мчатся автомобили и идут ничего не подозревающие о творящемся у них над головами прохожие.

Но сам Мейсон был уверен, что даже если налетит ураганный ветер, то подхватит его, и Мейсон воспарит между домов и улетит туда, в голубизну, где так безудержно сияет слепящий диск золотого солнца.

— Да, я не боюсь, я ничего не боюсь, — прошептал сам себе Мейсон.

«Не боишься? Ты решишься искусить судьбу и прыгнешь вниз? И думаешь, ангелы подхватят тебя?».

Мейсон скосил взгляд.

«А меня не нужно подхватывать, я сам полечу, я бессмертен».

И Мейсон поднял ногу над пропастью, ему доставляло сладостное наслаждение стоять вот так — с одной ногой, занесенной над пустотой, а другой касаясь реальной жизни.

Мейсон громко рассмеялся, он смеялся все громче и громче, пока его смех не превратился в раскатистый хохот, а потом — в крик.

Мейсон кричал, и его голос, отражаясь эхом от высоких зданий, возвращался к нему, плыл над городом. Но никто не слышал его там внизу.

От этого крика Мейсону стало спокойнее, как будто бы вся его безудержная энергия вырвалась наружу. Страх не пришел, нет, но вернулось спокойствие, и Мейсон принялся танцевать на узком каменном парапете.

Он вскидывал руки, выбивал чечетку, а ветер подхватывал его плащ, бросал на лицо, но Мейсона нисколько не беспокоило то, что он не видит собственных ног, не видит края парапета.

Мейсон был абсолютно уверен в своей неуязвимости, он отплясывал на каменном парапете так, как сделал бы это посреди огромной пустой площади, где не на кого натолкнуться, где не за что зацепиться.

Он отплясывал, передвигаясь по периметру здания, перед ним менялся пейзаж, но он не занимал его, он смотрел в лицо солнцу, даже не щуря глаз.

Неизвестно, сколько бы продолжалась эта безумная пляска, если бы ветер не донес до Мейсона чуть слышный голос:

— Мейсон, зачем ты это делаешь?

Мужчина вздрогнул, опустил руки и обернулся. В люке, ведущем на крышу, стояла Саманта. Ее глаза были полны слез и мольбы.

Мейсон виновато потупил взгляд.

— Мейсон, зачем ты это делаешь?

— Я думал, я здесь один, — коротко ответил мужчина и спрыгнул с парапета.

— Я не понимаю тебя, — покачала головой Саманта.

— А ты и не сможешь понять меня. Меня смог бы понять только Ричард, если бы он остался жив.

Саманта посмотрела ему в глаза.

— Думаешь, и он бы стал отплясывать на парапете, зная, что ты погиб?

— Нет, он бы не мог этого делать, но ты не поймешь, почему.

Мейсон отстранил женщину и начал спускаться по лестнице, насвистывая веселую мелодию.

Саманта с удивлением смотрела ему вслед.

Он даже не остановился у двери лифта, а продолжал спускаться по лестнице черного хода.

А Саманта осталась стоять, ожидая прихода лифта, но прождав минут пять, она сообразила, что забыла нажать кнопку.

А Мейсон спускался все быстрее и быстрее. Он прислушивался к гулкому эху своих шагов в каменной шахте лестничного проема. Вначале он шел, потом бежал, хватаясь на повороте за стойки перил, он чувствовал себя подростком, который бежит по лестнице, догоняя ускользающего от него приятеля.

У него даже появилось желание сесть на перила и съехать, но он понимал, что это не прибавит ему скорости. Только в детстве кажется, что когда едешь по перилам, то это быстрее, чем бежать.

Он слышал, как на поворотах его плащ хлещет по стенам, как шершавая штукатурка цепляется за ткань плаща.

А он бежал и бежал, по бесконечной лестнице, в груди бешено колотилось сердце, но усталости Мейсон не чувствовал.

Ему казалось, что в его груди бьется чужое сердце и его не нужно жалеть.

Внезапно лестница кончилась, и Мейсон оказался на заднем дворе. После полутемной лестницы весь мир показался ему бесцветным, выбеленным солнцем. Существовали не предметы, а лишь их контуры, очертания, пятна, лишенные полутонов.

Мейсон остановился, оглянулся. Ему показалось, что он впервые видит этот мир, впервые видит солнце, дома, автомобили.

Будто он возник из ниоткуда.

Он сильно зажмурил глаза и сжал ладонями виски так сильно, что от боли в глазах заплясали ярко–красные пятна. А он сжимал еще сильнее, заболели ладони, он ощущал напряжение мышц, чувствовал как дрожат напряженные до предела плечи.

А когда он открыл глаза вновь, то увидел неподалеку от себя девочку. Она придерживала руками велосипед и с опаской поглядывала на Мейсона.

Мейсон не мог отвести взгляда от белого, как мел, лица девочки. Он всматривался в него, и оно постепенно наполнялось цветом.

И тут Мейсон вздрогнул — глаза у девочки были пронзительно–голубые, более голубые, чем небо над городом, более глубокие, чем бездонный колодец. И он увидел маленькие золотистые искорки, сверкающие на радужной оболочке.

Девочка робко улыбнулась и Мейсон ответил ей такой же детской улыбкой.

— Не беспокойся, со мной все в порядке.

— А я и не беспокоюсь, — сказала девочка и покатила свой велосипед прочь от Мейсона.

Он стоял в испачканном известкой плаще, смотрел уже не на девочку, а на ее тень, скользящую по мостовой. Тень была смешной и нелепой, но самой странной была тень от вертящихся спиц — там, где свет чередовался с тенью. И Мейсон подумал:

«Вот они, лучи тьмы и лучи света, соединенные в