Атаман Платов. К 270-летию со дня рождения (1753–2023) - Михаил Павлович Астапенко

class="p1">На рассвете второго сентября русская армия начала движение по улицам Москвы, уходя по Рязанской дороге по направлению к Бронницам. Отходом войск, вместо Платова, руководил генерал М. А. Милорадович[825], в составе отряда которого находились лейб-казаки под командованием полковника Ивана Ефремова. Пытаясь дать отойти нашим обозам с ранеными, Милорадович вступил в переговоры с Мюратом, который возглавлял авангард Наполеона и заявил: «Если передовые французские войска будут слишком напирать и не дадут возможности выйти из города обозам нашим, то я, перед Москвою и самых улицах Москвы, буду драться до последнего человека и, вместо города, оставлю одни развалины»[826]. Французы согласились, а дальше началось что-то, мало похожее на войну, когда наступающие французы и отступающие лейб-казаки перемешались в общую мирную массу…

«Зная о начатых переговорах, полковник Ефремов не препятствовал такому сближению неприятеля, – записано в «Истории лейб-гвардии казачьего полка, – тем более, что в цепь нашу смело въехал сам Мюрат. Остановив лошадь, Мюрат спросил: «Не говорит ли по-французски кто-нибудь из офицеров?» К нему подъехал молодой казачий офицер. «Кто начальник этого аръергарда?» – спросил Мюрат. Офицер указал на пожилого человека, воинственного вида, в казачьем мундире: это был полковник Ефремов. «Спросите его, – продолжал Мюрат. – Знает ли он меня». Молодой офицер исполнил это поручение и отвечал: «Он говорит, государь, что знает ваше величество и всегда видал вас в огне». Разговаривая таким образом, Мюрат обратил внимание на бурку, которая была на плечах полковника Ефремова и заметил, что эта одежда должно быть очень хороша на биваках. Когда это замечание было передано Ефремову, тот молча снял с себя бурку, подал ее Мюрату. Отвечая на любезность Ефремова такою же любезностью, Мюрат, в свою очередь, отдарил его часами»[827].

К вечеру главные силы русской армии сосредоточились у деревни Панков, в семнадцати верстах от Москвы, где была назначена первая ночевка.

По-разному уходили из Москвы войска. Два батальона московского гарнизона шли мимо Кремля с музыкой.

– Какая каналья велела вам, чтобы играла музыка? – закричал генерал Милорадович, обращаясь к начальнику гарнизона генералу Брозину.

– По уставу Петра Великого, – ответил Брозин, – когда гарнизон оставляет крепость, то играет музыка!

– А где написано в уставе Петра Великого о сдаче Москвы?! – зло выкрикнул Милорадович. – Извольте велеть замолчать музыке![828]

К середине дня все московские заставы были запружены населением, бегущим уже после первых слухов о результатах Бородинской битвы и об отступлении русской армии к Можайску. Толпы народа, растерянные и потрясенные идущей на них грозой в лице Наполеона и его армии, теснились целыми днями на улицах. Одни считали, что Москва погибла, другие до последней минуты верили, что Кутузов даст еще одно сражение под стенами Москвы. Десятки тысяч людей бежали из Москвы, опережая армию, разливаясь людскими реками по всем дорогам и без дорог идя по пашне. Все пространство к востоку от Москвы на десятки верст было покрыто беглецами.

«Улицы опустели, – вспоминал те дни Сергей Глинка. – …Знакомые, встречаясь друг с другом, молча проходили мимо. В домах редко где мелькали люди. Носились слухи, что Мюрат взят в плен. Уверяли, будто государь в Сокольниках на даче у графа Ростопчина, где Платов имел с ним свидание. Слушали и не слышали; мысли, души, весь быт московский были в разброде»[829].

Атаман Платов в числе последних покинул Москву. Везде по дороге ему встречались возбужденные жители первопрестольной. С болью в сердце наблюдал Матвей Иванович, как люди покидали родные дома, несли на руках испуганных детей, тащили стариков и больных. Страшно было сознавать, что в городе остались тысячи раненых, которых не успели эвакуировать, и на улицах разыгрывались душераздирающие сцены, когда раненые выползали из домов и умоляли своих уходящих товарищей лучше прикончить их на месте, чем оставлять на милость врага.

Вскоре в Москве осталось не более десяти тысяч жителей. Те, кто не успел заранее выбраться, находили себе убежище в близлежащих селениях. В Москве остались либо настоящие патриоты, либо охотники пограбить оставленные хозяевами лавки и дома.

Позже этому страшному событию в истории России была посвящена не одна песня, сложенная народом. В одной из них пелось:

Ой да отчего же, али отчего

Вот наша да армеюшка,

Да она же, она потревожилась?

Потревожилась армеюшка

Вот наша казачая,

Потревожилась темною ночею.

Как ходит по армеюшке

Вот наш атаманушка,

Эй да ходит, вот он пробуждает:

«Ой да вставайте, пробуждайтеся:

Бонапарт-то, вот и он злодей наш,

Вот он ходит-гуляеп, —

Поразбил он, вот разорил,

Вот он, француз-варвар,

Разорил всю кременну Москву!»

Что не чернь-то будто во поле,

Не чернь, она во чистом поле,

Да что там в поле зачернелося?

Зачернелось это полюшко.

Да вспахано это полюшко,

Вот полюшко российское,

Не коневыми оно копытами;

Ну засеяно это полюшко,

Вот поле российское,

Не всхожими оно семенами,

Ну усеяно это полюшко,

Вот поле российское,

Эй, казацкими оно головами;

Заборонено это полюшко,

Вот поле российское,

Не дубовыми оно боронами;

Заволочено это полюшко,

Полюшко российское,

Оно цветным казацким платьем.

Как и тут наш атаманушка

Ездит по армеюшке,

Ездит, сам он разъезжает;

Да и сам наш атаманушка

Он своих казаченьков

Речью сам-то утешает:

«Как и вы-то, мои казаченьки,

Вот мои станишнички,

Эй, дети мои, малолеточки!

Кабы Бог-то бы послал,

Вот мои станишнички,

Эй, послал бы нам вора поймать, —

Ну тогда то бы, тогда,

Мои малолеточки,

Ну спустил бы вас на батюшку тихий Дон!»

Отступление русской армии и вскоре начавшийся грандиозный пожар Москвы сильно подействовали на уже немолодого предводителя донцов. Именно к этому времени относится клятва Платова отдать в жены любимую дочь Марию тому казаку, солдату или офицеру, кто убьет или возьмет в плен французского императора[830]. Эта клятва, как теперь ясно из мемуаров некоторых офицеров Великой армии, стала известна французам. В своих воспоминаниях французский бригадный генерал Антоний Дедем[831] писал: «В армии громко говорили, что атаман Платов обещал руку своей дочери тому, кто доставит ему Наполеона живым, будь это даже простой русский солдат»[832].

Позже было выпущено несколько гравированных картинок с изображением дочери Платова. Надпись на одной из картинок