Атаман Платов. К 270-летию со дня рождения (1753–2023) - Михаил Павлович Астапенко

гласила: «Из любви к отцу отдам руку, из любви к Отечеству – сердце»[833]. На другой гравюре Мария была изображена во весь рост со знаменем в руке, на котором шла надпись на английском языке: «Я, генерал, граф Платов, обещаю отдать мою дочь в замужество тому казаку, русскому, пруссаку, немцу, шведу, турку, Джон Быку, Сауни Быку, Падди Быку и всякому другому Быку, который принесет мне голову маленького Бони – живого или мертвого». У ног Марии был виден стреляющий из лука Амур и стояли два мешка денег. Справа художник изобразил остатки Великой армии, отступающей по шею в снегу, а сам Наполеон спасается от лихой казачки на коньках.

Имелась еще и третья гравированная картинка, относящаяся к периоду отступления Великой армии, на которой младшая дочь Платова на аргамаке гналась за Наполеоном, который в образе нашкодившей лисицы удирал от грозной казачки.

По Смоленской дороге Наполеон со штабом въехал на Поклонную гору, лежащую в трех верстах от Москвы. Остановив коня, он молча взирал на Москву, скрытую легкой дымкой осеннего утреннего тумана. Маршалы, еще недавно раздраженные нерешительным поведением Наполеона в день Бородинского сражения, при виде величественной панорамы Москвы забыли о своем недовольстве и радостно толпились позади императора, восклицая:

– Moscou! Moscou!

– Так вот он, наконец, этот знаменитый город! – воскликнул Наполеон и, немного помедлив, добавил: – Давно пора! Теперь война кончилась, мы в Москве. Россия покорена, я предпишу ей такой мир, какой мне надобен, и вы, французы, упившиеся всеми удовольствиями, возвратитесь во Францию в новых и неувядаемых лаврах![834]

Бонапарт нетерпеливо потоптался на месте, ожидая депутацию из поверженного города (он почему-то ждал «бояр», которых в России давно и в помине не было)… Время шло, а депутация из Москвы не появлялась. Осеннее солнце медленно склонялось к вечеру, а Москва оставалась безмолвной и мрачной. Наконец, появились офицеры, побывавшие в Москве, и сообщили, что город пуст.

– Не может быть! – невольно вырвалось у Наполеона.

Он на лошади спустился с Поклонной горы к Дорогомиловской заставе и снова стал ждать «бояр». Маршалы заметно нервничали.

– Сир, да входите же в город, он пуст! – торопил императора темпераментный Мюрат.

Но Наполеон, гордость которого была уязвлена столь непривычно-непочтительным отношением к нему жителей покоренного города, мрачно насупившись, чего-то ждал.

– Может быть, эти жители не умеют сдаваться? Здесь все ново, как для нас, так и для них, – потом, оборотясь к государственному канцлеру Дарю, сказал: – Москва пуста! Какое невероятное событие. Надо туда проникнуть. Идите и приведите мне бояр!

Исполнительный Дарю уехал и вскоре вернулся с несколькими невзрачного вида личностями, вероятно, иностранцами, потому что они свободно говорили по-французски. Полупрезрительно посмотрев на них, Наполеон спросил:

– Где же начальство Москвы?

– Никого нет, сир! – ответили ему.

– Где магистрат? Где Ростопчин?

– Поехал провожать Кутузова.

– Где жители?

– Их немного осталось в Москве, и те спрятались, сир![835]

Наполеон окончательно убедился, что произошло нечто непривычное в его военной практике, что не будет повторения триумфальных въездов, какие были в покоренных городах Австрии, Пруссии, Италии, Польши. Незнакомая и непонятная Россия враждебно собиралась для всенародной войны. Наполеон пожал плечами и, повернувшись спиной к приведенным из Москвы иностранцам, воскликнул:

– Прогоните эту сволочь и приведите мне настоящую, почетную депутацию!

Когда же посланные в Москву адъютанты вернулись ни с чем, Наполеон, нервно двигаясь быстрыми шагами взад-вперед, снимая и надевая перчатку, в сердцах проговорил:

– Русские еще не знают, какие последствия повлечет взятие их столицы! Вперед![836]

Гусары Десятого Польского полка во главе с полковником Яном Уминским первыми вошли в Москву, за ними двинулись прусские уланы, затем вюртембергские конные егеря. В напряженном молчании двигались французские гусарские и егерские полки. Москва впервые за двести лет наполнялась вражескими войсками, которые еще не ведали, какие испытания ждут их в сердце России…

Войдя в Москву, Наполеон тотчас издал известие о занятии древней русской столицы. В нем говорилось: «Великая битва 7 сентября (нового стиля. – М. А.), то есть Бородинская, поставила русских вне возможности защищать Москву, и они оставили свою столицу. Теперь три с половиной часа наша победоносная армия вступает в Москву. Император сейчас прибыл сюда»[837]. Скорыми курьерами это известие было тут же отправлено во все европейские столицы, где вскоре состоялись невиданные торжества[838].

Генерал-губернатором Москвы Наполеон назначил командующего Молодой гвардии маршала Мортье[839], а комендантом – генерала Дюронеля[840]. Для создания видимости самоуправления города был создан так называемый муниципалитет, состоявший из двадцати двух человек, утвержденных Наполеоном.

В истории Москвы начиналась жуткая полоса иноземной оккупации, первая с 1612 года и последняя в ее истории вообще…

Тарутино

Про Платова-казака

Прошла слава хороша.

За его храбры дела

Будем помнить завсегда.

Народная песня

…Выйдя из Москвы по Рязанской дороге, русская армия повернула от деревни Кулаково на запад. Донские казаки полковника Ивана Ефремова, стремясь ввести в заблуждение неприятеля, уверенно пошли прямо, увлекая за собой авангард маршала Мюрата. Считая два казачьих полка Ефремова аръергардом главных сил Кутузова, Мюрат следовал за ними до самых Бронниц[841]. И только здесь он обнаружил, что не видит перед собой главной русской армии: она исчезла, словно растворившись в необозримых русских пространствах…

Когда Мюрат доложил Наполеону, что потерял русскую армию Кутузова, что даже приблизительно не может определить, где она может находиться, император был вне себя от ярости. Присутствовавший при этом взрыве гнева Наполеона Арман де Коленкур записал: «До сих пор неаполитанский король Мюрат все время вел переговоры с казачьими начальниками. Он подарил им свои драгоценности и охотно отдал бы им свою рубашку, если бы не открыл, что пока эти милые казаки ублажали его и удерживали на Казанской дороге, русская армия под прикрытием их маневров уже пять дней тому назад перешла на Калужскую дорогу, совершив этот переход при свете огней московского пожара. …Кутузов занял позиции у Десны и укрепился там. Но в результате всех описываемых обстоятельств император только двадцать шестого узнал, что неприятель действительно произвел маневр, о котором он подозревал. Император жаловался на короля и не щадил его в своих разговорах, ни в депешах, но должен был примириться с тем, что на его флангах находятся русские, которых по казанскому направлению он никак не мог себе объяснить. Император рассказывал и раньше с различными подробностями, как казаки держали себя по отношению к неаполитанскому королю. Теперь он прибавлял новые подробности, говоря при том, что он советовал