Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский

5 декабря: «Пошли предательства. Предал Распутин своим выступлением на пленуме съезда писателей. Предает Фалин своим поведением и выступлениями на международном комитете Верховного Совета… Предательство этой суки Умалатовой, теперь члена ЦК КПСС, которую Горбачев сам лично вписал в „красную сотню“, чтобы она попала в народные депутаты. Его выдвиженка, именно она открыла съезд истерикой с трибуны, требуя отставки Горбачева, который „развалил страну и пустил народ по миру“. Вскоре стало известно, что Лукьянов, председательствовавший на съезде, специально выпустил ее первой, зная, что она предложит.

Вчера Шеварднадзе заявил об отставке. Предупредил о надвигающейся диктатуре. Весь мир только об этом и говорит».

«Хромая утка»

Дневник Черняева передает в большей степени ощущения, чем факты, но и опытный врач, ставя диагноз, тоже руководствуется больше интуицией: фактов слишком много и их значение амбивалентно. В это время за кадром, словно за окном поезда, который уносит Горбачева куда-то в политическое небытие, мелькает множество событий, но для него это не События (с большой буквы), так как он перестал быть их субъектом.

Не рискнув пойти на прямые выборы, как это в 1991 году сделают главы союзных республик, Горбачев уже в 1990-м оказался «хромой уткой» — так в США, где к тому времени существовала 200-летняя история президентских выборов, называют того, кто уже не сможет баллотироваться на следующий срок и в любом случае обречен вскоре потерять власть.

Остановимся на главных станциях «пути на Голгофу» 1990 года, частично отраженных в дневниках Черняева, а частично не привлекших его внимания.

В январе 1990 года Горбачев побывал в Вильнюсе, где решил использовать старый прием и вышел к уличной толпе, заговорив с пожилым рабочим, который держал плакат: «Полная независимость для Литвы». Короткую дискуссию, попавшую на камеру, а затем в эфир, Горбачев завершил так: «Я больше не хочу с вами разговаривать», и огрызнулся на пытавшуюся успокоить его жену: «Помолчи!». В аэропорту он сказал провожавшим: «Надо бы выпить», — ни до, ни после никто не слышал от него таких предложений.

В феврале в Москве, несмотря на сильный мороз, прошли небывалые по численности демонстрации с требованием отставки Горбачева, одна из которых двинулась по не согласованному маршруту и едва не завершилась побоищем — я оказался тогда с журналистским удостоверением между щитами ОМОНа и толпой на Тверской, где лишь чудо помогло избежать смертельной давки.

4 марта прошли выборы народных депутатов РСФСР, на которых не было никаких квот, и все претенденты выдвигались по одномандатным округам. На последовавшем за этим российском съезде депутатов 465 человек стабильно голосовали за предложения «Демократической России», 417 относили себя к «коммунистам России», еще 176 депутатов колебались между их линиями. Выступление Горбачева на Съезде народных депутатов РСФСР 23 мая, которым он пытался предотвратить избрание Ельцина председателем российского Верховного Совета, возымело обратное действие, его главный соперник с третьей попытки 29 мая сумел набрать 50 % + 4 голоса и занял пост председателя Верховного Совета РСФСР.

Горбачев так и не решился выйти из партии, что ему настоятельно советовали Яковлев и другие. На это он отвечал, в частности, Черняеву: «Пойми, нельзя эту паршивую взбесившуюся собаку спускать с поводка». Из инструмента преобразований, которым на ранних стадиях перестройки Горбачев так изощрено пользовался, партия превратилась в фактор угрозы и в путы. Многие решения, в частности по международным делам, он принимал уже не советуясь с Политбюро, но нападки со стороны однопартийцев продолжали его больно ранить.

Воспользовавшись тем, что Россия была единственной союзной республикой, до тех пор не имевшей своей компартии, консерваторы с 19 по 22 июня провели учредительный съезд КП РСФСР, позволивший им сформировать свое организационное ядро. Горбачев присутствовал на съезде все дни его работы, выслушивая упреки и оскорбления, а в его собственном выступлении было слишком много оправданий. Кандидат на пост секретаря российской компартии, которого он поддерживал, проиграл лидеру консерваторов Ивану Полозкову.

На пленуме ЦК, состоявшемся накануне открытия XXVIII съезда КПСС в июле, Горбачев в запале заявил: «Если хамство будет, я сниму свою кандидатуру». На этом съезде Горбачев снова и в последний раз был избран Генеральным секретарем, хотя против него проголосовала уже четверть делегатов, а уж «хамства» он тут хлебнул вдоволь. Настоящую и эффектную победу одержал Ельцин, который заявил, что как председатель Верховного Совета РСФСР он должен теперь отвечать перед народом, а не перед партией, и под свист и улюлюканье ушел со съезда — его длинный проход по ковровой дорожке кремлевского дворца многократно показывали каналы центрального телевидения.

300-тысячная демонстрация с требованиями в том числе отставки Горбачева. А помните скверик у старого университета, в котором он 38 лет назад ждал, придет его будущая жена или не придет? Скверика на этой фотографии не видно, он чуть левее и ближе к зданию Манежа

4 февраля 1990 года

[Архив Горбачев-Фонда]

Летом страну потрясли доселе не виданные шахтерские забастовки. Народные депутаты РСФСР смогли найти контакт с шахтерами и до поры до времени успокоить их обещанием мыла, которое пропало из продажи. Горбачев уклонился от прямого диалога с работягами. Кто он был для них?

15 января 1991 года, после событий в Вильнюсе, о которых мы поговорим подробнее в главе 27, Черняев продиктовал стенографистке Тамаре заявление об отставке. Та сначала не хотела его печатать, а затем заперла в сейф и «заболела». Верный Черняев передумал уходить, но его заявление Горбачеву, текст которого приведен в дневнике, раскрывает происходящее в их команде:

Борис Ельцин отказывается признать власть партии и демонстративно покидает XXVIII съезд КПСС

Июль 1990

[Архив Ельцин Центра]

«С некоторых пор мы, помощники, заметили, что Вы в нас не нуждаетесь. Мы ничего не знаем ни о Ваших намерениях, ни о Ваших планах, ни о предполагаемых действиях или кандидатурах… Наше мнение Вас явно не интересует… Ваша речь в Верховном Совете — это знамение конца… Это — не выступление великого государственного деятеля в момент, когда под вопрос поставлено все его дело. Сумбурная, косноязычная, с „фабулой“ событий, о которых весь мир знает в десять раз больше… В этой речи не было главного — политики. А политика, как Вы сами нас учили, — это всегда выбор. На этот раз выбор таков: либо Вы говорите прямо,