Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский

что не потерпите отпадения ни пяди Советского Союза и употребите все средства, включая танки, чтобы этого не допустить. Либо Вы признаете, что произошло трагическое, не контролируемое из Центра событие, что Вы осуждаете тех, кто применил силу и погубил людей, и привлекаете их к ответственности.

В первом случае это означало бы, что Вы хороните все то, что было Вами сказано и сделано на протяжении пяти лет. Признаете, что и сами Вы, и страна оказались не готовы к революционному повороту на цивилизованный путь и что придется вести дела и обращаться с народом по-прежнему. Во втором случае дело еще можно было бы поправить во имя продолжения перестроечного курса. Хотя что-то необратимое уже произошло… Разрушается главное, что было достигнуто в ходе политики нового мышления, — доверие. Вам уже теперь не поверят — как бы Вы отныне ни поступали… Смысл этого моего послания состоит вот в чем: я верой и правдой служил „тому“ Горбачеву — великому новатору и автору перестройки. А сейчас я его не узнаю и не понимаю».

Шеварднадзе, который сделал сенсационное заявление об отставке на Съезде народных депутатов СССР в декабре 1990 года, не предупредив об этом Горбачева, объяснил это просто: Горбачев, обладая силой некоего магнетизма, его бы от этого отговорил. Имел ли он в виду что-то конкретное, предупреждая съезд об «угрозе диктатуры»? В тот момент он едва ли располагал какими-то определенными сведениями, хотя разговоры о введении чрезвычайного положения возникали теперь постоянно. Скорее, Шеварднадзе понимал механизм, с помощью которого неустойчивая демократия (охлократия) перерастает в тиранию почти с неизбежностью.

Впрочем, этот процесс еще в IV веке до н. э. описал Платон:

«Кто отведал человеческих внутренностей, тому не избежать стать волком… Разве не то же и с представителем народа? Имея в руках чрезвычайно послушную толпу, разве он воздержится от крови своих соплеменников? Напротив, как это обычно бывает, он станет привлекать их к суду по несправедливым обвинениям и осквернит себя. Карая изгнанием и приговаривая к страшной казни, он между тем будет сулить отмену задолженности и передел земли… В первые дни он приветливо улыбается всем, а о себе утверждает, что он вовсе не тиран; он дает много обещаний частным лицам и обществу; он освобождает людей от долгов и раздает землю народу и своей свите. Когда же он примирится кое с кем из своих врагов, а иных уничтожит, первой его задачей будет постоянно вовлекать граждан в какие-то войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе… Между тем некоторые из влиятельных лиц, способствовавших его возвышению, станут открыто, да и в разговорах между собой выражать ему недовольство всем происходящим. Чтобы сохранить за собою власть, тирану придется их всех уничтожить, так что в конце концов не останется никого ни из друзей, ни из врагов, кто бы на что-то годился… Он связан блаженной необходимостью либо обитать вместе с толпой негодяев, притом тех, кто его ненавидит, либо проститься с жизнью… Народ тогда узнает, клянусь Зевсом, что за тварь он породил, да еще и любовно вырастил».

Прогнозируя такое развитие событий, Шеварднадзе с Платоном ошиблись лишь в персоналиях и в сроках. Горбачев не мог переступить черту, отделявшую его от насилия, хотя и делал робкие шаги в ту сторону. Он стал раздражителен, подозрителен, Крючков и Болдин наловчились манипулировать им, ограничивая или расширяя выгодные им потоки информации и доступ к Горбачеву определенных людей. Несомненные удачи Ельцина сбивали его с толку, он не мог понять, почему у того получается то, что не выходило у него самого. А причина была проста: Горбачев оказался не только слишком человечен, но и слишком сложен для роли тирана, когда в ускоряющемся асинхронном потоке событий надо было преодолевать вязкость демократических процедур. На этом месте и в этих условиях требовалась другая личность, более решительная, а значит, устроенная попроще.

1990 год был, мне кажется, худшим для Горбачева — хуже 91-го, хотя тогда он окончательно потеряет власть. Для этой исторической личности в истории больше не было роли.

Арчи Браун — специалист по СССР и проницательнейший политолог, первым рассказавший Тэтчер о Горбачеве, на своем английском языке сказал о нем так: «Горбачев любил идеи». Вот, что тут верно и важно: он не любил власть. Он пробивался к ней с таким упорством и держался за нее, чтобы реализовать идеи. Сама по себе власть была ему не нужна и даже тягостна, а в ситуации такой турбулентности, какую он сам создал, удержать власть мог только тот, кто вцепляется в нее, как бульдог, мертвой хваткой. А идей в 1990 году у Горбачева не было. Или он их боялся, потому что эти идеи с неизбежностью влекли очередную смену верований, что и произойдет позже, уже после ухода из власти. Без идеи он был как проколотый воздушный шарик.

В этот период Горбачев во второй раз в жизни (первый раз, мы помним, это было в Ставрополе в 1968 году) всерьез задумался, не соскочить ли ему со своей траектории. 1 января 1990 года Черняев записал в дневнике: «М. С. мне, а потом Шахназарову, потом Яковлеву примерно месяца полтора назад сказал: „Я свое дело сделал!“ Поистине, так. Но не думаю, что он захочет уйти». И следующая запись от 25 февраля 1990 года: «Горбачев готов уйти. Великое дело он уже сделал, и теперь сам народ, которому он дал свободу, пусть решает свою судьбу… Как хочет и как сможет. Впрочем, держит его чувство ответственности…»

Черняев, как всегда, очень точен. Ответственность, о которой он говорит, это теперь не более или менее абстрактная ответственность за судьбу реформ, которые могут получиться, не получиться или получиться в той или иной мере. Теперь это ответственность за судьбу СССР, который в 1990 году очевидно начинает разваливаться и который Горбачев обязан спасти, придав этому процессу некую приемлемую форму. А больше некому, потому что его главные политические соперники делают ставку именно на развал Союза.

Глава 25

Скрестить ужа и ежа (программа «500 дней»)

«Где этот парень?..»

В конце июля 1990 года помощник Горбачева по экономическим вопросам Николай Петраков, которого он привлек в свою команду лишь годом ранее, показал ему записку, составленную им совместно с Явлинским, который в это время уже вырос до уровня заместителя премьера в правительстве РСФСР. Горбачев был занят чем-то другим и сначала бегло заглянул в документ, но затем вчитался и вскинулся: «Где этот парень?!» — «Сидит у себя