Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

существующую. Мы были весьма удивлены — кто мог указать вам ее светлость и ее значение при дворе? Ее светлость очень заинтересовал ваш доклад. Будьте здоровы. Моя фамилия Верле.

Крепко пожав ей руку и поблагодарив за внимание, вышел на улицу. Я почувствовал, что выполнил взятую на себя обязанность, и мне стало на душе легко. Захотелось скорей домой и со скукой подумал о долгом путешествии.

Попрощался с братом. Я. Сахар просил еще погулять в Петербурге. Тепло с ним расстался, благодарил за оказанное гостеприимство и помощь, обещал высылать ему интересные фотографии артистов. В тот же день вечером укатил восвояси. В Ростове посетил Волкова, рассказал ему о всем сделанном и обнадежил.

18 декабря 1884 года получил телеграмму: «Волков помилован», — писала Верле.

Было пять вечера, но я поехал в тюрьму. Начальник разрешил мне свидание, и Волков узнал о своем счастье. Он не проявил шумной радости, но все лицо осветилось широкой улыбкой:

— Господь услышал мои молитвы.

Изложил ему ход дальнейшего и когда можно ожидать освобождение.

Получил затем милое письмо от Лидии Карловны. Его императорское величество прочел со вниманием все дело, изволил высказать удивление, почему суд «допустил» такое решение, тут же «начертал» собственноручно всемилостивейшее помилование и вернул в Канцелярию на дальнейшее распоряжение. Она поздравляет с успехом, радуется исходу и шлет мне лучшие пожелания. О старушке ни слова. Ответил ей теплым письмом и просил передать мое глубокое уважение ее светлости. Больше я их не встречал.

Вскоре пришел ко мне Волков, одетый по-праздничному.

— Молюсь о вас, — сказал он мне, — каждодневно. Много обо мне хлопотали, много трудов положили, и век мне не отблагодарить вас.

Пришлось взять вознаграждение, совершенно невозможно было возразить — так настойчиво-страстно настаивал Волков. Пережитое изменило его мировоззрение на жизнь. Он стал считаться со своим одиночеством и томиться своею деятельностью.

— Ну еще наживу, — сказал он, — тысячу рублей, а на что они? С собой на тот свет не возьмешь.

Он решил ехать в деревню к своим родным, чтобы посмотреть, «какие они там, должно, повыросли племянники». Попрощались. Больше его не видел.

Пережитый случай заставил тщательнее готовиться к делам, учиться и учиться. Особенно изучил положение «о постановке вопросов присяжных заседателей».

Яша Сахар превратился лет через десять в почтенного нотариуса Якова Фадеевича Сахар. Захаживал в его большую контору на Невском, когда бывал в Петербурге.

Присяжных заседателей я оповестил об исходе дела Волкова. Захарчик при встречах кисло улыбался. Вместо «Светлейшей» теперь орудуют Крупская и матросская любовница Коллонтай[348].

14 сентября 1930 года

Часть третья

Неизбежна в мире только смерть. Все остальное зависит от нас, и за все остальное мы несем ответственность. Нет большего несчастья, чем обладать сердцем, которое не хочет стареть.

St Lunaire

16 сентября 1930 года

Сегодня мне исполнилось 73 года. Еще прошел один год. Изнашивание моего организма как будто пошло быстрее. Появляются новые болячки, которые навещают меня главным образом по ночам, когда не спится или они не дают спать. В общем, это не мешает жить и радоваться солнцу, но надоедает заниматься собой, чувствовать, что меняешься не так, как хотелось бы, и тяготит сознание, что скоро станешь дряхлым, беспомощным, безобразным и нудным стариком. Каждый день сулит новое огорчение и все новые дни «зовут и к гробу приближают»[349]. А пока не перестаю радоваться жизни и любить природу. Все так же часто гуляю, слушаю прибои морских волн и стараюсь думать о приятном.

Текущие мировые события бесконечно захватывают. Борьба на всех жизненных фронтах повсюду, а в России происходит новая революция — попытка восстания против крестьянства, освобожденного в 1917 году[350]. Как пройдет этот «опыт»?

В жизни моей семьи не прекращаются нелепо-уродливые, больные явления, и нет сил и возможностей, которые изменили бы к лучшему искалеченную жизнь. Плывем без руля и без ветрил и все чаще попадаем в тяжкие и унизительные условия жизни. В такие периоды чувствую себя оскорбленным, разбитым, уничтоженным. Лезут думы о бесцельности существования, гнетут бездеятельность и полное бессилие помочь, изменить.

Мои воспоминания о людях, с которыми встречался во время моей адвокатской деятельности, занимают меня, ибо я всегда страстно интересовался жизнью и людьми. Буду продолжать мои записи.

Клиенты

Семья Фельдман и Фридберг

В Харькове проживала богатая семья Фельдман, которую, в отличие от других Фельдманов, именовали «кишечники». Фельдманы были крупными промышленниками по торговле и экспорту кишок в сыром и обработанном виде для выработки колбас. Это было большое дело. Фельдманы заключали условия с городскими управлениями на предоставление им права принимать кишки от убитых животных. Агенты Фельдманов работали в разных городах России.

Когда в Харькове стало жить беспокойно, во время Гражданской войны, семья Фельдман переселилась в Ростов, а в Харькове служащие продолжали вести налаженное дело. Сообщение между городами не прерывалось до конца 1920 года.

Я был приглашен юрисконсультом фирмы и познакомился со всеми ее членами. Во главе фирмы стояла Эсфирь Самойловна Фельдман. Муж ее скончался лет десять тому назад, и Эсфирь Самойловна, оставшись с пятью детьми, сама повела большое дело со знанием и уменьем. С годами подросли старшие сыновья, которые помогали матери. Ко времени переселения в Ростов в деле работал старший сын, Юлий, молодой человек лет тридцати, серьезный, прижимистый, берегущий копейку, гордость Эсфири Самойловны. Он ушел из университета со второго курса — этого требовали дела. Второй сын, как его звали, Лева, — разбитной парень, тип шибая[351]. Он представительствовал в деле, умел завести знакомство, угостить, «дать взятку». Окончил коммерческое училище. Он огорчал мамашу. Любитель лошадей, он завел беговую конюшню и сам участвовал как любитель-наездник — дело совсем не еврейское. Но хуже этого была его семейная жизнь. Юлий — образцовый семьянин, жена и двое детей. Лева — оставил жену с ребенком и сошелся, как с грустью говорила Эсфирь Самойловна, «с какая-то шансонетка». Третий сын, Саул, работал в Москве от фирмы. Четвертый сын, Григорий, был, видимо, в бегах, «протестуя против войны», и проживал в Харбине. Пятый — подросток, учился в коммерческом училище. Сама Эсфирь Самойловна — образец любящей матери и деловитой женщины. Хотя сыновья повели дела шире и Эсфирь Самойловна не могла угнаться за требованиями новых условий торговой жизни, но, к чести сыновей, они чтили мать, она не переставала возглавлять дела, знала обо всем и в серьезных случаях выступала как авторитетная хозяйка. Недвижимые имения, капиталы и все дела числились на ее имя и велись от ее имени.

Я как-то пришел в контору, где застал Эсфирь Самойловну и с нею мальчика-подростка.

— А вот, — сказала Эсфирь