Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

— А ведь сани те самые, на которых убили моего хозяина, лихача Синеокова, — сказал рабочий и тут же подозвал городового, который отправил обоих в участок.

Купил сани Андрей Волков, занимающийся извозным промыслом. Живет в Нахичевани, у него четыре выезда, шесть лошадей и собственный домик. Прибыл следователь в участок и после краткого допроса постановил привлечь Волкова к делу и заключению под стражу. В санях оказались пятна крови. По обыску у Волкова ничего подозрительного не нашли. Отзывы опрошенных людей о Волкове были хорошие: зажиточный человек, раньше был извозчиком, а лет пять сам не работает на бирже, а держит выезды, человек с достатком. Задержанные (не помню их фамилий) знакомы с Волковым как барышники. Они предложили ему незадолго до убийства лихача продать два-три выезда, но он отказал. Волков показал, что Синеокова не знал, сани купил на конном базаре у неизвестного человека. Такие продажи бывают очень часто. К весне продают, к зиме покупают извозчики санки, и ему в голову не пришло, что сани добыты путем убийства. На санях был обнаружен городской нумер, закрашенный, но при тщательном осмотре виден: «№ 1й». Все занимающиеся извозом знают, что в Ростове и в Нахичевани всего три лихача, что все они выбирают нумера в Ростове и что им всегда дают первые нумера. За два дня до убийства Синеоков взял из банка 1500 рублей, и у него всегда собирались деньги из выручки, но куда он израсходовал столь большую сумму, неизвестно, а при нем ничего не нашли.

Были в деле еще мелкие косвенные обстоятельства, которые следователь выдвинул в улики.

По обвинительному акту первые привлеченные преданы суду по обвинению в убийстве с целью ограбления, а Волкову предъявлено обвинение в покупке саней убитого со знанием, каким способом сани добыты, то есть в пособничестве, укрывании преступления[337].

В начале этого воспоминания я похвалился приобретенным опытом в защитах, а на деле оказалось, что я недостаточно знал процесс и получил жестокий урок, который заставил меня учиться и учиться.

Наступил день суда. В число присяжных заседателей вошли Я. О. Штример (фармацевт), И. К. Захарчик (юрист по образованию, служащий на железной дороге), затем несколько городских обывателей и два учащихся. Присяжные, видимо, скоро убедились, что улик нет и что обвинение в тяжком преступлении требует большей доказанности. Один из присяжных задал вопрос суду:

— Вот говорят, что Синеокова убили с целью ограбить деньги. А чем доказано, что деньги, взятые им из банка, он не израсходовал? Дал задаток, покупал лошадей, уплатил долг и прочее.

Слушание затянулось. Относительно Волкова остался лишь факт покупки саней без полсти и подушки на сиденье — самое ценное в санях лихача. Речь прокурора не укрепила обвинения. Он очень волновался, говорил долго о главных подсудимых, почему-то считая, что оправдание их поведет к оправданию Волкова. Защищая Волкова, я сделал весьма существенное упущение, а именно не указал, почему он предан суду присяжных, не указал разницу в составе преступлений — покупка вещи, добытой преступлением, кража и данные обвинения. Не предусмотрел содержания вопроса, который будет задан мне присяжными, и что можно в нем отвергнуть вследствие недоказанности обвинения[338]. И главное, ни во время судебного следствия, ни в речи я не подготовил основания для постановки дополнительного вопроса по поводу деяния Волкова. Связав судьбу Волкова с деянием, которое вменяется главным подсудимым, я не додумался до простого вывода: виновность главных подсудимых отвергнута, а ведь Волков мог купить сани убитого со знанием способа их приобретения. А я в речи считался только с недоказанностью знания Волкова о способе приобретения проданных саней и о покупке добросовестной. Когда суд огласил вопросы, поставленные господами присяжными, я проявил слабое знание этого важного отдела судопроизводства.

После получасового совещания присяжные заседатели вынесли вердикт: главные подсудимые оправданы. На вопрос о Волкове ответ:

— Да, виновен.

Я замер и едва держался на ногах. Суд ушел совещаться. Товарищ прокурора определил наказание: каторжные работы на четыре года. Присяжные заседатели, услыхав каторгу и видя мое полуобморочное состояние, подбежали ко мне, и старшина, господин Штример, взволнованно громко спросил:

— Как? Что? Каторга?

Я ответил:

— Да. Вы даже не нашли возможным дать снисхождение.

— Мы обмануты! — завопили присяжные. — Господин Захарчик, вы нам сказали, что будет арест на две-три недели и что «надо поучить» все-таки «неразборчивых покупателей краденого».

Захарчик, опустив голову, плакал и причитал:

— Я виновен, ошибся, погубил человека, я не знал, я думал…

Кто-то из присяжных потребовал пристава и просил вызвать суд. Суд вышел. Взволнованно старшина стал объяснять происшедшее, но председательствовавший член суда (один из особенно бездарных) резонно пояснил, что тайна совещания не может быть разглашаема и что присяжным было разъяснено, что они могут отвергнуть слова «без знания…», и тогда Волков был бы осужден по мировому уставу[339]. Старшина резко заявил:

— Мы не поняли вас. Вы что-то сказали вскользь.

— Прошу не пререкаться со мной, — оборвал председатель.

И суд ушел.

Затем был объявлен приговор: четыре года каторжных работ с лишением всех прав состояния. Волков с покорным спокойствием выслушал приговор. Я едва сдерживал рыдания. В мозгу стучало: ты виновен, ты погубил человека… Взволнованные присяжные решили — не оставлять дела, завтра обсудить, что делать, посоветоваться с кем-либо из старых адвокатов, для чего избрали господ Штримера и злополучного юриста Захарчика. Прощаясь с Волковым, я рассказал ему, что происходит и что впереди Сенат и прошение на Высочайшее Имя, если Сенат не уважит жалобы. Волков понял, видимо, мои страдания и скорбно сказал:

— Господь послал мне испытание, на то Его святая воля. Спасибо за вашу помощь, помогайте дальше.

— Есть у вас семья? — спросил я.

— Никого у меня нет здесь. Есть братья, да я с ними годов двадцать в ссоре, обидели они меня. Видно, придется им написать, а сейчас у меня служит хороший, верный человек, он за всем присмотрит и что нужно сделает. Он здесь, вот стоит, крестится. Скажите ему, он придет к вам, если нужно, деньги на расходы даст.

С тяжелым чувством ушел домой. Оказалось, что это происшествие — мое первое в жизни горе, и я остро его переносил. После бессонной ночи я отправился к моему другу Г. А. Фронштейну, старому юристу, моему наставнику и советчику. Рассказал о случившемся. Утешал меня. Я доказывал, что, не имея полного большого опыта, нельзя брать ответственные дела, а Г[ерман] А[кимович] резонно возражал, что данное дело чрезвычайно несложное и что несчастная случайность — участие Захарчика и несовершенство закона, запрещающего говорить присяжным о наказании, грозящем подсудимому[340], — создали данное