Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

такая отделка оставалась на пике популярности, сами модистки, по-видимому, начали учитывать меняющуюся чувствительность своих клиенток. Модные журналы этого времени изобилуют рисованными изображениями (реже – фотографиями), на которых отделка головных уборов, сохраняя узнаваемую форму торчащего вертикально пера или расправленного крыла, кажется тем не менее выполненной из того же материала, что и сама шляпа. И действительно, в описаниях подобных гравюр птицы не упоминаются, а декор, нередко именуемый «фантази», представляет собой поддерживаемую проволочным каркасом драпировку из бархата или тафты. Иногда текстильная и перьевая отделка представлены как альтернативные варианты одной и той же модели: «Изящная шляпа из шелка и бархата, отделана модным двухцветным крылом, вместо которого можно поставить высокий бант» (Модистка 1915: 16). Выбор банта вместо крыла мог быть обусловлен экономическими соображениями: хотя диапазон цен и в том и в другом случае был довольно широким, в среднем перья и изделия из них все же стоили дороже, чем ленты. Даже если экзотическое на вид крыло составлялось из раскрашенных перьев домашней птицы, это требовало высококвалифицированного ручного труда. Кроме того, как явствует из комментария Мари-Анн Лерё, приведенного в начале данного раздела, многолетние публичные дискуссии о модной жестокости привнесли эстетическую неоднозначность в оценку декора животного происхождения, особенно целых чучел, даже для тех, кого мало беспокоила этическая сторона вопроса. Так или иначе, в ответ на обвинения в потребительской ненасытности, поставившей под угрозу существование целых видов, некоторые женщины, объединяясь и проводя агитацию, смогли, по крайней мере отчасти, изменить динамику рынка. Однако, как будет показано в следующей главе, образ модной хищницы в карикатурах и публицистике зачастую не только и не столько относился к уничтожению природы, сколько выражал обеспокоенность растущим присутствием женщин в общественной жизни – и в этом смысле боровшиеся с этим стереотипом активистки своими усилиями, возможно, лишь укрепляли его.

Глава 5

Модницы как (политические) хищницы

Когда законопроект о запрете импорта изделий из перьев впервые обсуждался в британском парламенте в 1908 году, в прессе, в целом поддерживавшей предлагаемые реформаторами меры, высказывалось мнение, что рассматриваемый билль «имел бы мало шансов, если бы у женщин было избирательное право» (Importation 1908). Эта мысль, которую представлявший законопроект натуралист Джон Леббок цитирует лишь затем, чтобы ее опровергнуть, тем не менее в предельно наглядной форме выражает взгляды значительной части британского общества на соотношение моды и политики. Слепое следование моде, предположительно, выражало отсутствие у женщин устойчивого нравственного стержня, не говоря уже о собственной политической позиции – их позиция всегда сводится к тому, что модно, и диктуется извне: модистками, мужчинами, «миссис Гранди» (английским аналогом «княгини Марьи Алексевны»). Если пустить прекрасных дам в сферу политического, ей придется подчиниться законам моды: кандидатов станут выбирать за красивые глаза, а партии начнут сменять друг друга с калейдоскопической быстротой – в ритме модных циклов. Потребность следовать моде проявляет и подпитывает в женщинах их худшие качества – меркантильность (любую щеголиху можно купить подарками, лентами и булавками) и эгоизм, от которых один шаг до настоящей жестокости. Спасение птиц – как и любой другой важный вопрос – не может и не должно зависеть от капризов безжалостной модницы.

Однако образ модной хищницы возник в карикатуре и публицистике задолго до того, как вымирание видов начало беспокоить широкую общественность. Он выражал угрозу, которую ощущали многие мужчины в ситуациях, ставивших под сомнение «естественное» для женщин подчиненное положение. Исторически подобные обстоятельства обычно возникали в межличностных отношениях: хищницами оказывались отдельные записные сердцеедки, чаще всего безжалостные куртизанки, способные в один миг погубить состояние и репутацию своих воздыхателей. К концу XIX века женское «хищничество» все чаще ассоциировалось с профессиональными и политическими притязаниями, приобретая тем самым организованные формы. В случае жестоких красавиц значение моды – как инструмента обольщения и ключевой статьи расходов их поклонников – очевидно, чего нельзя сказать о представительницах женских движений, чья одежда скорее ассоциируется с антимодой. Тем не менее это противопоставление не столь однозначно, и в данной главе я покажу, как образ модной хищницы, о котором шла речь в предыдущем разделе, вбирает в себя предшествовавшие его появлению социально-политические смыслы и сам оказывает влияние на репрезентацию политических активисток на рубеже XIX–XX веков.

Глава фокусируется на полувековом периоде, охватывающем 1860–1910-е годы, когда женское движение в странах Европы и Северной Америки решительно заявило о себе (хотя по большей части не достигло своих целей). Данная часть работы имеет условное хронологическое членение, так как ситуация в третьей четверти XIX века существенно отличалась от начала XX века как в политическом плане, так и с точки зрения стиля. В разделе «Модные бандитки» в центре внимания находятся события и процессы 1860–1870-х годов – периода, отмеченного реформами Александра II в Российской империи, отменой рабства в США, переходом от Второй империи к Третьей республике во Франции, объединением Германии и Италии, проектом Джона Стюарта Милля по предоставлению британским женщинам избирательного права. С точки зрения моды это время стремительного распространения и заката кринолина, появления турнюра, а также огромных причесок с шиньонами.

Раздел «Женщины-кошки» посвящен ситуации рубежа XIX–XX веков, когда женщины среднего класса все более активно вовлекаются в профессиональную занятость, создают политические объединения и даже своей частной жизнью расшатывают сложившийся общественный порядок – в англоязычном культурном контексте для описания этого феномена используется понятие «новая женщина» (Heilmann 2000; Heilmann & Beetham 2004; Rabinovitch-Fox 2021). Новообретенный деловой статус женщины находит выражение в широком распространении строгих костюмов-тальеров; с другой стороны, платья этого времени подчеркивают изящество и хрупкость женщины, поддерживая гендерные стереотипы о «воздушном создании». Примечательно, что словарь моды 1900-х годов полон зооморфных терминов, таких как «голубиная грудь» и «русалочий хвост». Эти и другие черты облика модницы рубежа веков позволяли представлять ее то безобидным неразумным созданием, то кровожадным чудовищем, дискредитируя притязания женщин на полноправное участие в публичной сфере.

Модные бандитки:

стилистические эскапады у истоков движения за права женщин

Модный элемент, преимущественно ассоциировавшийся в XIX веке с растущими притязаниями женщин, – это, конечно, кринолин. В первую очередь, речь шла о присваиваемом таким образом физическом пространстве и о сопряженном с этим неудобстве для окружающих. В сборнике анекдотов о кринолине, опубликованном в Санкт-Петербурге в 1858 году, содержится, в частности, следующая история: «Недавно в одном обществе, во Франкфурте-на-Майне, кто-то спросил, отчего мужчины так решительно восстают против употребления кринолинов, и получил от одной дамы следующий остроумный ответ: „Оттого мы, благодаря кринолинам, заняли теперь больше места, нежели сколько до сих пор занимали“» (Кринолин 1858: