Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

«Панче». Однако Эдвард Линли Сэмборн в это время высмеивает модниц исключительно с точки зрения нелепой претенциозности их костюмов, тема модной жестокости появится в его работах лишь в 1890-х годах, тогда как у французского автора эти две позиции совмещаются.

Луиза де Тайяк приводит это пространное рассуждение как своего рода курьез – но в то же время и как предупреждение женщинам, готовым зайти в моде слишком далеко. Преступления против хорошего вкуса и здравого смысла – единственный вид замечаний к шляпам с «птичьим» декором, которые колумнистка, по-видимому, готова рассмотреть. Поэтому можно предположить, что она имплицитно солидаризируется с цитируемым автором по вопросу ношения на голове фазанов, страусов и альбатросов, когда уточняет, что наиболее изысканным и популярным у элегантных дам видом отделки считаются ласточки. Но возможно, этот комментарий призван в первую очередь показать, что буйная фантазия критика увела его слишком далеко от реальных модных практик, поэтому его обвинения во многом голословны. Так или иначе, очевидно, что в середине 1860-х годов жестокость моды была совершенно чуждой модному дискурсу темой, лишь изредка поднимавшейся в контексте моралистических нападок на моду извне. И даже в этом контексте эстетические соображения оказывались едва ли не столь же важны, как этические, кроме того, призывы к защите природы мотивировались представлениями о полезности конкретных видов птиц и не распространялись на прочую живность. Здесь мы видим ту же логику, которая лежала в основе институционализированных практик «покровительства животным», с тем отличием, что речь идет уже о диких, а не одомашненных видах.

Если от обывательских рассуждений легко было отмахнуться, ситуация изменилась, когда проблема модной жестокости привлекла внимание ученых. Особая роль здесь принадлежит британскому орнитологу Альфреду Ньютону (1829–1907), изучавшему вымершие и вымирающие виды птиц. В середине XIX века целый ряд видов окончательно исчез с лица земли в результате охотничьей деятельности и антропогенных изменений ландшафта. Некоторых из них, например родригесского ожерелового попугая, Ньютон успел найти и описать до того, как был убит последний экземпляр. Других – в частности, бескрылую гагарку, в поисках которой Ньютон отправился в Исландию в 1858 году, он уже не застал (Daly 2015: 168). Изучение причин вымирания укрепило Ньютона в мысли, что даже относительно многочисленные виды при интенсивной охоте на них могут вскоре разделить судьбу моа и додо. В частности, Ньютон был обеспокоен судьбой чаек-моевок, охота на которых велась в период гнездования – единственное время, которое эти морские птицы проводят на суше. По мнению ученого, моевки подвергались беспощадному истреблению во многом под влиянием моды на их перья в качестве элемента отделки дамских шляп. В 1868 году Ньютон озвучил это мнение в лекции «Зоологический аспект законов об охране дичи», прочитанной на ежегодном заседании Британской ассоциации содействия развитию науки. Широко освещавшееся в прессе, в частности, в газете The Times, это выступление считается отправной точкой научных дискуссий о модной жестокости (Daly 2015: 175; Donald 2019: 243).

Благодаря активности Ньютона уже в 1869 году был принят закон об охране морских птиц, вводивший запрет на охоту в период гнездования. Так впервые в мировой практике зоозащитное законодательство было распространено на виды, живущие в дикой природе. Впоследствии положения закона 1869 года были уточнены, и в число охраняемых видов попали и другие птицы Британии, не только морские (Cowie 2021: 24; Daly 2015: 170). Но наряду с весомым вкладом в формирование основ экологического мышления и природоохранного законодательства, нельзя не отметить влияние лекции Ньютона на укрепление и распространение дискурса, стигматизирующего модниц. Желая произвести должное впечатление на публику, ученый среди прочего заявил, что каждая дама, чья шляпка украшена пером чайки, «несет на челе клеймо убийцы» (Donald 2019: 245–246).

Возлагание непропорциональной ответственности за жестокость моды на женщин вызвало протест суфражистки Лидии Беккер (1827–1890), присутствовавшей в аудитории, перед которой выступал Ньютон. При этом Беккер была не просто слушательницей – на том же заседании Ассоциации она представляла собственные исследования в рамках секций по экономике и по ботанике. Ее лекция «Об изменении строения дремы двудомной (Lychnis diurna), наблюдаемом в результате деятельности паразитического грибка» демонстрировала нестабильность половых признаков в растительном мире: под действием грибковой инфекции женские цветы дремы становились гермафродитами, приобретая мужские характеристики (Ayres 2020: 27). Ботанические изыскания Беккер подкрепляли ее убежденность в несостоятельности эссенциалистского взгляда на половые характеристики, доминировавшего в викторианском обществе. Ранее в том же 1868 году вышла полемическая статья Беккер «Существует ли какая-либо разница между мужским и женским интеллектом?»[194] (Becker 1868a), – дававшая, разумеется, отрицательный ответ на поднятый в заглавии вопрос. С точки зрения радикального равенства полов, на котором настаивала Беккер, приписывание женщинам некой особой жестокости и модной бесчувственности не имело никакого смысла. Однако именно озвученная Ньютоном позиция стала «мейнстримом» зоозащитного движения: как отмечает Николас Дали, тридцать с лишним лет спустя риторика ведущих организаций в этой сфере, таких как Гуманитарная лига, по-прежнему строилась вокруг образа безжалостной модницы (Daly 2015: 175).

В 1870-х годах тема модной жестокости регулярно освещается на страницах специализированной прессы – в первую очередь, журнала «Мир животных» (The Animal World), официального печатного органа Королевского общества предотвращения жестокости к животным. Активисты и ученые также не пренебрегают возможностью высказаться по проблеме в изданиях общего профиля: так, в 1876 году Альфред Ньютон направил письмо в газету The Times, в котором привлек внимание к уничтожению уже не британских, а заморских птиц в угоду моде. Именно в связи с модным декором впервые поднимается вопрос о необходимости охраны экзотических видов – таким образом, зоозащитные проекты выходят за рамки национальных границ, приобретая глобальный размах.

Впрочем, масштаб дискуссий об охране природы, а тем более реально принятых мер, отнюдь не поспевал за темпами модного потребления, в которое в это время включались все новые социальные группы. Начиная с 1870-х годов количество пернатых жертв моды становится тематической доминантой публикаций по данной теме. «Я и понятия не имел о масштабах уничтожения, на которое экзотических птиц обрекает мода», – писал Ньютон в The Times (цит. по: Feathers and Facts 1911: 6). Получить некоторое представление о реальном положении дел ему позволили данные из торгового каталога, в котором оптовые партии птиц, поставляемые в Лондон, насчитывали тысячи экземпляров каждого вида. Как показывает Хелен Коуи, даже шокирующие цифры, приводимые Ньютоном и многими другими авторами впоследствии, в действительности не отражают полной картины истребления птиц, так как тушки зачастую портились, не успев достигнуть продавца, и, соответственно, не учитывались в торговой документации. Кроме того, зачастую объектом купли-продажи выступали перья, размер партий которых оценивался по весу – ничтожному