Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

указание на противоречия в меньшей степени предполагало атаки ad hominem. Иррациональность приписывалась скорее законопроектам, чем их авторам, которые в худшем случае становились мишенью для критики за попытку проведения недемократических мер и лоббирование своих классовых интересов, то есть в конечном счете за расчетливое своекорыстие, а не недостаток рациональности. Женщины же представлялись неразумными по своей природе, движимыми противонаправленными импульсами, над которыми они сами были не властны.

Образ сентиментальной хищницы, способной проливать слезы над растерзанной ею жертвой, из споров об участии женщин в охоте в готовом виде перекочевал в модный дискурс. Характерным примером может служить рассуждение в книге «Уменье хорошо одеваться»: «следует вообще заметить, что головы животных и птиц всегда имеют неприятный вид, сохраняя свой животный характер, который совсем не гармонирует со свежим лицом молодой женщины. В остром клюве, в мертвых глазах есть что-то отталкивающее, чего, по-видимому, женщина не замечает: если она сама найдет на дороге мертвую птицу, обязательно раздадутся вопли ужаса и жалости, если же кто-нибудь подберет птицу раньше и отдаст ее выделать, женщина с удовольствием посадит ее на свою шляпу. И никто не хочет замечать этого противоречия» (Уменье 1914: 91). Автора этого сборника советов, Мари-Анн Лерё, едва ли можно причислить к феминисткам, но и в открытой мизогинии ее никак нельзя обвинить – тем интереснее, что она воспроизводит стереотип о женской непоследовательности, использовавшийся для дискредитации и модниц, и защитниц животных. Иррациональность женщин в приводимой цитате подчеркивается при помощи акцента на эмоциях («ужас и жалость», выражаемые нечеловеческими «воплями»; а также «удовольствие» от модной новинки), по отношению к которым сама Лерё стремится занять дистанцированную позицию, обосновывая свои рекомендации сугубо эстетическими соображениями, в частности апеллируя к идее гармонии[192].

В самом деле, совет отказаться от звериных и птичьих голов в качестве модного декора у Лерё мотивирован отнюдь не заботой о сохранении редких видов или желанием уменьшить количество страдания в мире. От подобных идей она также недвусмысленно дистанцируется: «Я совсем не касаюсь здесь точки зрения, с которой сурово осуждается кокетство женщин, требующее массу лишних жертв в виде тех животных и птиц, мех и перья которых идут для отделки туалетов <…> Решить этот вопрос должен каждый человек по-своему» (Там же). Учитывая, как мы увидим далее, насколько типичным было обвинение женщин в уничтожении биоразнообразия, позволявшее сместить фокус внимания с более значимой роли торговцев модными товарами и их поставщиков, безоценочную позицию Лерё в этом вопросе можно назвать прогрессивной – а можно примиренческой, потому что автор очевидно избегает чрезмерно раздражать читателей и вовлекаться в дебаты, которые столь же плохо отвечают ее представлениям о хорошем вкусе, как и мертвые птицы на шляпах.

Стоит отметить, что интерес к защите животных Лерё рассматривает в национальных категориях:

В Америке и Англии, где для воплощения в жизни всякой идеи немедленно составляются общества, существуют многочисленные лиги, члены которых дают клятву никогда не носить предметов роскоши, требующих для своего изготовления убийства живых существ.

Такие лиги находят мало сторонниц среди изящных француженок; одни из последних считают, что это – смешная сентиментальность, другие, хотя и осуждают убийство и в душе солидарны с членами лиг, продолжают пользоваться крыльями, эгретами, головками и даже целыми птицами (Там же).

Активизм в изложении Лерё предстает англосаксонской традицией, к которой автор, кажется, относится не без доли иронии (это особенно заметно в упоминании мгновенного создания обществ по любому поводу). В противовес идейной пылкости островных соседок, француженки характеризуются прежде всего своей элегантностью, заложницами которой они фактически становятся, не имея возможности отказаться от ультрамодного шляпного декора и открыто примкнуть к «неизящным» общественным инициативам. И если некоторые модницы сочувствуют делу защиты животных в душе, но не на практике, то другие совершенно равнодушны к проблеме, считая ее надуманной.

Называя усилия по защите животных «смешной сентиментальностью», элегантные дамы будто бы занимают «мужскую» позицию, потому что, как было показано в предыдущем разделе, указания на чрезмерную чувствительность служили одним из ключевых дискурсивных инструментов конструирования гендера как бинарной оппозиции и дискредитации женщин в контексте борьбы за права животных. Однако к началу XX века многие мужчины, включая влиятельных ученых, были вовлечены в защиту диких видов от истребления, провоцируемого модной индустрией, и «жалели» птиц. Так, известный натуралист Джон Леббок, пытаясь в 1908 году провести в палате лордов билль, запрещающий импорт птичьих тушек и изделий из них, апеллировал к «лучшим чувствам» парламентариев (Importation 1908). Поэтому безразличие «изящных француженок» в данном вопросе могло восприниматься не как рациональная сдержанность, а как специфическая модная бесчувственность – психологическая деформация модницы, затрагивавшая не только ее поведение, но и эмоции. Апофеоз этого состояния представлен на карикатуре Э. Л. Сэмборна, созданной для «Панча» в 1899 году и опубликованной под заголовком «„Вымирание“ видов, или Безжалостная дама с модной картинки и белые цапли» (ил. 4.1).

Большая белая цапля стала одной из самых известных жертв моды на шляпный декор животного происхождения на рубеже XIX–XX веков, и кавычки вокруг слова «вымирание» в подписи под карикатурой призваны подчеркнуть, что резкое сокращение численности птиц этого вида – отнюдь не естественный процесс, а результат модного хищничества, этапы и последствия которого мы видим на иллюстрации. Слева вдалеке изображены две цапли в полете, третья падает вниз головой, видимо, подстреленная браконьером. Земля на ближнем плане усеяна трупами и костями цапель – эта часть гравюры выполнена без чрезмерного натурализма и не сразу бросается в глаза, однако недвусмысленно указывает на кровавую цену модных аксессуаров и намечает масштабы проблемы. Чуть поодаль изображено гнездо, в котором пищат осиротевшие, голодные птенцы, – устойчивый мотив памфлетов, направленных против модной жестокости, которому они во многом были обязаны своим эмоциональным воздействием. Еще одно гнездо изображено на переднем плане в центре, находящиеся в нем яйца попирает ногами безжалостная элегантная дама. Она одета по последнему слову моды, и мы можем увидеть, ради чего погибли птицы: похожий на тюрбан головной убор женщины украшает не менее дюжины перьев цапли, а также пять крыльев птиц другого вида. Другую шляпу, декорированную целым чучелом птицы и огромным количеством страусовых перьев, модница протягивает читателю, беспечно улыбаясь и мечтательно глядя вдаль пустыми глазами.

Карикатура Сэмборна выражает однозначное осуждение модной жестокости, транслируя позицию, которой Лерё избегает из-за ауры фанатизма и скандала, окружающей антимодный активизм. Дидактическая риторика французского автора во многом схожа с тем, что мы видели в колонке Софии Мей в «Модном магазине» в связи с платьями с перьевой отделкой – за полвека, разделяющие эти тексты, дискурс модной журналистики мало изменился. Оба автора