Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

Так или иначе, настойчивое перечисление конкретных цифр, иллюстрирующих объемы спроса на декор из птичьих чучел и перьев, подчеркивало ненасытность модных хищниц, которые многим представлялись основным источником зла. Удивляясь пристрастию женщин к перьевой отделке, Ньютон счел своим долгом «почтительно напомнить им, что перья на теле любого двуногого, кроме птиц, естественным образом наводят на мысль о дегте» (цит. по: Donald 2019: 247). Ученый намекал на средневековое наказание, которое в англоязычном мире использовалось еще в XX веке, – обмазывание смолой и вываливание в перьях. Как правило, эта практика носила характер стихийного «народного суда», способствуя поддержанию неписаных норм морали и общежительности, а также стигматизации «чужаков» и их исторжению из коллективного социального тела. Нередко жертвами такого публичного унижения становились люди, подозреваемые в предательстве или измене, в том числе неверные жены. Упоминание дегтя в тексте Ньютона, таким образом, придает модному хищничеству оттенок сексуальной трансгрессии. Учитывая устойчивую ассоциацию одержимости модой с половым хищничеством, многим читателям ход мысли Ньютона должен был показаться логичным и убедительным.

Модная жестокость, отвратительная сама по себе, считалась еще более ужасающей из-за полного отсутствия солидарности модниц с птицами, убиваемыми в их брачную пору и в сезон гнездования. Многие авторы проводили параллель между самками птиц и женщинами, чье предназначение они видели в материнстве, и сетовали, что сами элегантные дамы не ощущают этого сходства[195]. Индифферентность к страданиям «женщин» других биологических видов и их детей могла рассматриваться как следствие атрофии материнского инстинкта у приобретающей мужские черты «атавистической женщины». Как мы уже видели выше применительно к карикатуре Сэмборна, эти темы вышли на первый план в связи с массовым истреблением белых цапель, у которых в брачный период вырастают необычные перья – длинные, молочно-белые, пушистые. Именно эти перья, особенно ценившиеся в качестве шляпного украшения, стали причиной агрессивной охоты на цапель в конце XIX века. Убийство птиц на гнездах означало неминуемую гибель их потомства, поэтому численность цапель стала стремительно сокращаться.

Американский орнитолог Уильям Датчер (1846–1920) взывал к модницам, пытаясь пробудить в них сострадание к самкам цапли: «О человеческая мать! Станешь ли ты вновь носить для украшения своей особы перо, которое служит эмблемой ее супружеской жизни, как для тебя – золотое кольцо? Перо, которое было сорвано с ее окровавленного тела, потому что материнство в ней было столь сильно, что она скорее готова была отдать самое жизнь, чем покинуть своих беспомощных малюток?» (цит. по: Cowie 2021: 30–31). Аналогия между брачным оперением и обручальным кольцом кажется весьма доходчивой и убедительной, однако, как отмечает Анн Монжаре, согласно социальным кодам западного городского костюма рубежа XIX–XX веков, для женщин перья также служили символом сексуальной зрелости или, если воспользоваться формулировкой Датчера, «эмблемой супружеской жизни» (Monjaret 2008). По требованиям этикета, одежда девушек должна была быть скромной и украшенной очень сдержанно: в частности, для шляпной отделки подходили только цветы и ленты. Декор из перьев был уделом молодых замужних женщин – или же куртизанок; и в том и в другом случае он коннотировал женскую сексуальность, легитимную или трансгрессивную.

Этот контекст выявляет ограниченность прямых параллелей между животным и человеческим миром: в тексте Датчера структурная синонимия брачных перьев у цапли и обручального кольца у женщины достигается за счет замалчивания «лишнего» элемента – «брачных перьев» у женщины. Однако прямое отождествление тех и других перьев, сводящее социокультурные практики к проявлениям инстинктов и биологических потребностей, как бы популярно оно ни было в дискуссиях о модном поведении на рубеже XIX–XX веков (а отчасти и до сих пор), не может не вызывать вопросов. Так, например, можно ли сказать, что инстинкты, от которых у женщин «вырастают» перья, лежат в основе этикетных требований? Или же наоборот, они, парадоксальным образом, являются продуктом предписаний хорошего тона? Образ импульсивной, иррациональной модницы, алчущей украшений с перьями, позволял избежать обсуждения более сложной, детерминированной социальными конвенциями природы модного поведения и распределенной ответственности за него.

C 1880-х годов формируются общественные объединения, специально направленные на охрану птиц от хищничества моды. Так, в 1886 году в США было образовано Одюбоновское общество, названное в честь натуралиста и художника Джона Джеймса Одюбона (1785–1851), автора уникального иллюстрированного альбома «Птицы Америки». Среди задач, которые ставила перед собой эта организация, было предотвращение использования птичьих перьев в моде (Cowie 2021: 22). Как и первые британские общества защиты животных, поначалу это объединение было нестабильным и не слишком успешным. К концу десятилетия оно фактически распалось, однако впоследствии то же название и концепция миссии были переняты другой организацией, которая к началу XX века превратилась во влиятельную силу в области охраны птиц и их местообитаний. Среди просветительских мер, принятых Одюбоновским обществом, было налаживание связей с региональными женскими клубами – популярными в США и зачастую весьма влиятельными общественными объединениями, которые имели как досуговую функцию, позволяя женщинам проводить время за пределами собственного дома за творческими и развивающими занятиями, так и активистскую составляющую. Спектр проблем, борьбе с которыми посвящали себя участницы женских клубов, варьировал от рабства до пьянства, от детского труда до политического бесправия женщин. Агитация в клубах позволила Одюбоновскому обществу включить истребление птиц в число вопросов, требовавших от женщин особого внимания, так как судьба пернатых напрямую зависела от покупательского выбора. Детские программы и работа в школах также приносили свои плоды: как отмечает Николас Дали, «шляпники жаловались, что ни одна мать, чей ребенок записался в Одюбоновское общество, скорее всего не купит себе шляпу с перьями» (Daly 2015: 178–179).

Женщины были не только объектами, но и субъектами просветительского воздействия, энергично самоорганизуясь для защиты живой природы, и в первую очередь птиц. Как минимум отчасти их активность на этом поприще, по-видимому, была мотивирована желанием противодействовать демонизации модниц, которая, как отмечалось выше, была основой риторических стратегий борцов с истреблением птичьих видов. По меньшей мере сами активистки могли рассчитывать на неприкосновенность своей репутации для обвинений в модной жестокости, но для многих целью была моральная реабилитация женщин в целом (Cowie 2021: 53). В Великобритании объединенными усилиями нескольких женщин в 1889 году было образовано Общество защиты птиц. Одной из этих женщин была Элайза Филлипс (1823–1916), ветеран зоозащитного движения, член Королевского общества по предотвращению жестокого обращения с животными, которая еще в середине 1870-х годов через локальную ячейку Общества агитировала против использования в моде птиц, бабочек и тюленьих шкур (Donald 2019: 241). В следующем десятилетии Филлипс создала Общество меха, плавника и пера, впоследствии объединившееся с Лигой