Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

Высочайшее покровительство Обществу предотвращения жестокости к животным, а также личная позиция королевы Виктории по вопросу вивисекции, безусловно, сыграли роль в развитии зоозащитного движения в Великобритании и в частности в принятии закона 1876 года. РОПЖ, как и многие другие российские благотворительные организации, состояло под покровительством императрицы Марии Федоровны. В целом можно сказать, что в Российской империи участие женщин в защите животных осуществлялось скорее по консервативному сценарию – они редко претендовали на руководящие позиции и делали громкие публичные заявления. Важным исключением является Вера Илларионовна Мейендорф (урожд. Васильчикова, 1847–1924) – одна из ключевых фигур антививисекционного движения в России. К сожалению, немногочисленные существующие исследования, в которых упоминается баронесса Мейендорф, в частности работы Н. Е. Берегой, в оценке ее деятельности некритически воспроизводят гендерные стереотипы XIX века (Берегой 2005; Берегой 2007; Берегой 2016). Отношение баронессы к животным характеризуется как наивно-сентиментальное, в то же время ее попытки использовать свой статус и влияние при дворе для изменения положения животных трактуются как хитрость и интриганство. Учет опыта зарубежных исследований участия женщин в зоозащитном движении позволил бы скорректировать предвзятость источников и создать менее пристрастную картину деятельности российских активисток.

Н. Е. Берегой отмечает, что в Российской империи не сложилось столь мощного антививисекционного движения, как в других странах Европы, и «активнее всего полемика против вивисекции развернулась в Прибалтике, которая географически и культурно была ближе к Германии, чем другие регионы Российской империи» (Берегой 2016: 121). Исследовательница связывает это с общей неразвитостью отечественной публичной сферы и практик активизма по сравнению с западноевропейскими национальными контекстами. Мне сложно согласиться с этим утверждением, учитывая работу народнических и других социально-реформаторских кружков уже в середине XIX века, до институционализации «покровительства животным». Последнее, действительно, не имело в России столь широкой общественной основы, как в Великобритании, и в значительной степени, как я пыталась показать выше, носило подражательный характер, будучи мотивировано соображениями национального престижа. Избегая масштабных обобщений, касающихся российских общественных движений в целом, я хотела бы ограничиться заключением, что борьба с вивисекцией действительно не стала для российских женщин основанием для объединения и мобилизации. «Двойная субверсивность», по выражению Эвеллин Ричардс, антививисекционного движения в Великобритании, представительницы которого «использовали свою женственность, чтобы обезоружить [to unman] ученого на его собственной территории» (Richards 1997: 131), в российском контексте оказалась почти не востребованной. В то время как радикально настроенные женщины стремились к полному равенству с мужчинами, разделяя в том числе их структуры чувствования и этические ориентиры[189], большинство участниц отечественного зоозащитного движения действовали в рамках традиционно связанной с благотворительностью «материнской» роли, довольствуясь «закулисным» лидерством – непрямыми формами влияния, которые зачастую предопределялись финансовыми возможностями самой женщины. Богатые жертвовательницы получали статус «попечительниц» отделов РОПЖ – женский эквивалент «почетного члена» (Траилин 1872: 4).

К началу XX века в России, как и в Великобритании, отдельные женщины могли занимать руководящие позиции в региональных отделах и даже в Главном правлении Общества, однако им трудно было выдерживать конкуренцию с мужчинами. Показательна история Ставропольского отдела РОПЖ, который в 1902 году ненадолго возглавила О. А. Ладыженская, сменившая первого председателя Отдела, вице-губернатора Ставрополя А. С. Ключарева. Ладыженская развила в этой должности бурную и продуктивную деятельность: испросила субсидии на покупку быков-производителей для улучшения породы молочных коров в городе[190] у министерства земледелия («особое содействие, а также и личные хлопоты г-жи Председательницы имели важное значение на удовлетворение этого ходатайства») и городской Думы, налаживала сотрудничество с церковью и народными училищами «в целях проведения среди населения идей Общества покровительства животным и гуманного отношения к животным» (Отчет 1903: 7, 9). Однако увидеть плоды этих инициатив ей не довелось: «Такая плодотворная деятельность Председательницы Отдела к прискорбию была слишком кратковременна; 14 августа г-жа Ладыженская по домашним обстоятельствам сложила с себя обязанности Председательницы, пробыв в этой должности лишь 7½ месяцев. В заседании 11 ноября с. г. в Председатели Отдела единогласно был избран Управляющий Ставропольским Отделением Государственного банка г. Никитин» (Там же: 9). Этот эпизод представляется весьма показательным с точки зрения реальных и ожидаемых возможностей женщин на руководящих должностях: «домашние обстоятельства» играют в их жизни определяющую роль несравненно чаще, чем у мужчин. В ряду возглавлявших отделы РОПЖ крупных финансистов, государственных и военных деятелей женщина была аномалией, случайным и заведомо временным явлением. Так, Ладыженская сменила Ключарева в связи с его переводом по службе – в 1902 году он был назначен вице-губернатором Витебска (Губернии 2003: 407) и не мог более ведать защитой животных в Ставрополье.

Как и в Великобритании, женщины в Российской империи нередко предпочитали действовать в составе специальных «дамских комитетов», где не было необходимости соперничать с мужчинами. Так, в Риге с 1874 года работал Дамский комитет Рижского приюта для животных – организация, цели которой вполне соответствовали «женственным» моделям чувствования и деятельности[191]. А в Москве в 1899 году под эгидой РОПЖ была создана Дамская лига против жестоких мод, охватившая еще одну сферу специфически женских знаний и практик. Примечательно, что до конца XIX века мода крайне редко становилась объектом внимания защитников животных, чьи усилия, как было показано выше, в основном сосредоточивались вокруг условий содержания, продажи и забоя домашнего скота, судьбы бродячих животных и жертв вивисекции. О том, как мода оказалась включена в сферу интересов покровительствующих животным организаций и индивидов, а также об особой жестокости, которая в этих обстоятельствах начала приписываться модницам, пойдет речь в следующем разделе.

Разрешенная жестокость и борьба с модными девиациями

Иррациональность женской чувствительности нередко подчеркивалась за счет акцентирования ее избирательного характера. Уже в XVIII веке, как показывает Диана Дональд, нежная любовь женщин к их домашним питомцам, певчим птицам в саду и тому подобному нередко упоминалась в противопоставлении полному безразличию тех же самых особ к страданиям, например, домашней птицы, которую для улучшения вкуса блюд могли заживо подвешивать вниз головой или выпускать ей кровь крайне медленно. По мере того как в буржуазной культуре XIX века охота стала считаться весьма сомнительным развлечением для женщины, фигура сентиментальной охотницы становилась одним из наиболее популярных воплощений подобных противоречий. Сходная риторика, как было показано выше, нередко использовалась в британском парламенте для дискредитации законодательных инициатив, направленных на защиту животных: милосердие, которое предполагалось оказывать определенным видам в определенных ситуациях, противопоставлялось социально санкционированной жестокости в других случаях, в первую очередь на охоте. Однако в этом контексте