Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

стайку модниц на морском курорте (Sea-Side 1868). Героиня на переднем плане показана со спины, чтобы читатели журнала могли в полной мере оценить ее экстравагантный наряд: эта элегантная дама не только завернулась в рыболовецкую сеть, но и прикрепила на плечи здоровенного ската, а на прическу – омара. Как и в описанных выше карикатурах с голубем, лебедем и райской птицей, здесь нет межвидовой метаморфозы или визуальной неоднозначности: морские животные изображены в модусе «добычи», охотничьего, а точнее рыболовного трофея, который модница, сделав частью своего костюма, с гордостью демонстрирует окружающим (ил. 5.3). Однако в отличие от птиц, охота на которых, с подачи Ньютона, превращается в предмет жарких публичных дебатов, омары и скаты в это время ни у кого не вызывают сочувствия; они не становятся субъектами идентификации и позже, когда белые цапли прославляются как образцовые матери. Хотя в середине XIX века возникает мода на домашние аквариумы, одновременно отражающая и стимулирующая интерес к подводному миру, его обитатели редко воспринимаются как полноправные живые существа, фактически являясь для салонных натуралистов расходным материалом (Granata 2018).

Следовательно, было бы абсурдно предполагать, что Сэмборн осуждает модницу за жестокое обращение с морскими животными. Скорее, здесь, как и в других карикатурах серии, пародируются конкретные формы модного костюма: надвинутая на лоб под дерзким углом шляпка превращается в омара, а наброшенная на плечи косыночка – в ската. Последний тренд имел среди прочего практический смысл: в конце 1860-х годов в моду вошли прически, отдельные пряди которых спускались сзади на шею – и действительно, у главной героини карикатуры завитой локон справа ниспадает прямо на ската, слева с ним визуально рифмуется свисающая клешня омара. А поскольку для ухода за волосами и их укладки использовались помады на жировой основе, косыночки позволяли снизить урон, который эта парикмахерская мода неминуемо нанесла бы гардеробу[205]. Как и большинство других элементов модного словаря того времени, этот аксессуар носил французское название – «фишю» (fichu), которое Сэмборн трансформирует в «fish-u». Помимо насмешки над засильем в моде неудобопроизносимых иностранных терминов – неистощимой темой для иронии авторов «Панча» (Puzzle 1870) – такое написание предполагает игру слов, акцентирующую иное назначение косыночки: этот кокетливый аксессуар как бы говорит «поймаю вас».

Назначение сети, в которую задрапирована модница, тем самым делается более очевидным: это не просто деталь костюма, а функциональное снаряжение «охотницы», чьей истинной добычей являются не животные, а мужчины ее собственного вида. Съедобность омара, а также ската, который употребляется в пищу во многих странах, бывших в то время британскими колониями, например в Индии, Малайзии и Сингапуре, добавляет карикатуре пикантности, позволяя увязать сексуальные коннотации с гастрономическими. В то же время, подобно другой карикатуре Сэмборна с омаром и платью с омаром Эльзы Скьяпарелли, рассматривавшимся в главе 3, сам по себе визуальный образ здесь неоднозначен, подразумевая потенциальное взаимопревращение еды и едока. Если подпись в данном случае закрепляет за женщиной статус хищницы, то изображение оставляет исход возможной встречи с этим морским дивом открытым: привлечет ли «лакомый кусочек», который представляет собой героиня, более опасного хищника или же мелкую рыбешку, которая неминуемо попадется на крючок, остается догадываться зрителю. Очевидное на данной карикатуре использование костюма в качестве «наживки» позволяет предположить, что и гигантские пернатые на других изображениях серии функционируют, по мысли художника, как охотничьи приманки, при помощи которых модница пытается завлечь интересующих ее «птиц» в свои сети (примечательно, что охотница «прячется» не просто поблизости от приманки, а непосредственно под нею).

Если реальная охота в литературе и публицистике XIX века нередко описывалась в сексуализированных терминах, причем животному отводилась женская позиция, то «охота» на мужей или богатых покровителей, занимавшая не менее значимое место в культурном воображении эпохи, переворачивала нормативные гендерные роли, превращая мужчин в пассивную добычу чрезмерно предприимчивых девиц. В еще одной сатирической заметке 1868 года «миссис Панч» обращается к своей дочери со следующим наставлением: «Позволь тебе сообщить, что твой дорогой папаша и я оба считаем, что нынешняя система охоты на мужей, в которой есть свои законы и сезоны, как и в охоте на выдр или лис и в любом другом модном спорте, является вульгарным заблуждением и предосудительным обычаем» (Mrs. Punch 1868: 44). Изобилующие в «Панче» в 1860–1870-х годах изображения охотниц зачастую предполагают отсылку к этому «вульгарному заблуждению», но в то же время отражают реальное увлечение женщин охотой как «модным спортом».

В отличие от XVIII века, когда охота считалась в первую очередь аристократической прерогативой, подходящей для благородных дам в той же мере, что и для мужчин, во второй половине XIX столетия это развлечение становится доступным для гораздо более широких слоев населения, однако при этом фигура женщины-охотницы вызывает негативное отношение у большинства комментаторов. Так, в 1866 году корреспондентка «Модного магазина» писала из Парижа, удивляясь желанию француженок публично демонстрировать свою любовь к охоте: «Зачем, например, дамы, которые сопровождают охотящихся господ в их замки, появляются на дебаркадерах железных дорог, с ружьем через плечо и со сворою гончих собак? Неужели бы они не могли предоставить и то и другое своим кавалерам, и не показывать публике, что они принимают или готовы принимать деятельное участие в этих далеко не женских затеях?» (Я-ва 1866: 299). Вместо того чтобы скрывать порочную слабость к охоте, европейские модницы 1860-х годов, напротив, могли имитировать к ней интерес, которого в реальности не испытывали – до того привлекательным казался им образ «современных „Diane chasseresse“ [Дианы-охотницы]» (Там же).

Примечательно, что охотницам почти никогда не ставили в вину уничтожение животных и птиц[206] – видимо, сказывались реальная малочисленность женщин в этом виде «спорта» и очевидно показной характер их энтузиазма. Беспокойство комментаторов вызывало именно неженственное поведение, свидетельствовавшее о «вырождении» женщин и их притязаниях на мужские привилегии. При этом костюм служил одним из наиболее ярких символов этих притязаний, навлекая на себя негодование моралистов и насмешки сатириков. В январе 1869 года, к примеру, «Панч» опубликовал карикатуру «Этюд из загородной жизни», на которой модница, почти закончившая одеваться для охоты и уже держащая в руке непременное ружье, обращается к своему брату со словами: «Том, должно быть, это одна из твоих гетр. Я не могу ее натянуть» (Country-House 1869). Усатый Том и его сестра (в шиньоне, корсете и довольно пышных юбках) никак не могут быть названы близнецами, однако подразумевается, что, начав носить одни и те же предметы одежды, со временем они могут стать неотличимыми друг от друга[207]. Хуже того, поскольку модница не может надеть гетру брата, можно подумать, что у