Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

волосы украдены с трупов. Таким образом, дискуссии по поводу причесок из чужих волос отчасти предвосхищают позднейшие рассуждения о модном хищничестве, возникающие в контексте борьбы с истреблением птиц, – в особенности в том, как репрезентируются и характеризуются модные дамы: равнодушные к чужим страданиям, ненасытные, не останавливающиеся ни перед чем для получения желаемого.

Эти качества женщин-модниц рассматривались как препятствие для интеграции в общественно-политические процессы, так как, предположительно, несли в себе угрозу для нормального функционирования публичной сферы. Женщин-избирательниц, по мнению авторов «Панча», было бы особенно легко подкупить – стоит угостить их мороженым с шампанским и подарить им красивых лент. В некоторых статьях затрагивалась тема домашнего насилия как инструмента контроля мужей над политическим выбором их жен. Голосование в то время было открытым, поэтому экономическая зависимость и физическая уязвимость женщин действительно проблематизировали возможность их свободного волеизъявления. Но в основном тон обсуждения избирательного права для женщин был достаточно фривольным. Так, например, в июне 1870 года в «Панче» появилась заметка «Прекрасный парламент», где утверждалось, что избирательницы будут отдавать предпочтение наиболее внешне привлекательным кандидатам, а «поскольку женщин намного больше, чем мужчин, их голоса на выборах будут иметь решающее значение», и со временем депутаты станут один краше другого, а первый красавец среди них будет пожизненно назначен премьер-министром (Beautiful Parliament 1870).

Утверждение анонимного автора «Панча», что «будет практически неважно, есть ли у кандидата мозги, при условии что он хорош собою» (Beautiful Parliament 1870), может показаться пародийным пересказом тезиса Дарвина о том, «какими качествами самца определяется выбор самки»: «на первом плане в этом отношении стоят внешние привлекательные свойства самца и затем без сомнения его сила, храбрость и прочие нравственные качества» (Дарвин 1872: 111). Однако «Происхождение человека» будет опубликовано лишь в следующем году, поэтому в данном случае имеет смысл говорить не о влиянии идей Дарвина на политическую сатиру, а, напротив, о влиянии дискуссий об избирательном праве для женщин на окончательную концептуализацию «женского выбора» в дарвиновской теории полового отбора.

Известно, что Дарвин читал «Панч» и среди прочего коллекционировал карикатуры на самого себя. Скорее всего, ему попадались и шутки про избирательниц, кочевавшие из номера в номер с конца 1860-х годов. Так, в начале октября 1868 года «миссис Панч» сообщала, как ей пришлось принимать делегации дам и девиц, взбудораженных только что прошедшими выборами, выступлением Лидии Беккер на социально-экономической секции Британской ассоциации содействия развитию науки «и другими провокационными вопросами» и жаждущих участия в политической жизни (Mrs. Punch 1868c: 143). Первая обратившаяся к ней группа состояла из «современных девушек», которые хотели бы, чтобы их интересы представлял молодой, внешне привлекательный кандидат ростом не менее пяти футов десяти дюймов – однако эта коалиция едва не распалась, обсуждая, какого цвета должны быть у него глаза, черные или синие. Вслед за этим появилась делегация «Лиги против вольностей, которые позволяет себе прислуга». Ее участницы вознамерились положить конец «чересчур независимым» проявлениям своих горничных и кухарок, в первую очередь их модным эскападам, и изъявляли готовность поддержать кандидата, который ввел бы в парламент билль, воспрещающий «всем молодым женщинам, имеющим место прислуги, носить шиньоны, кудри, кринолины и платья любых видов, кроме тех, которые встречают одобрение хозяек» (Ibid.). Таким образом, этот сатирический скетч представлял весь спектр опасений, которые вызывало участие женщин в политике: с одной стороны, тривиализация общественно-политической сферы, в которой права и свободы окажутся сведены к модным капризам и кокетству, а с другой – представление о женщинах как о консервативной группе, угрожающей и мнимым, и подлинным свободам. В обоих случаях потенциальные избирательницы предстают импульсивными существами, которые движимы собственными сиюминутными интересами и неспособны увидеть более широкую картину общественной жизни.

Хотя авторы «Панча» напрямую не называют такое зрение фасеточным, подобную параллель подсказывают многочисленные изображения модниц-насекомых в журнале. Даже в целом благожелательная статья 1870 года «Избирательное право для обоих полов» сопровождается изображением женщины-жука, которую мужчина с густыми бакенбардами ведет под руку вверх по лестнице (Suffrage 1870). Эту лестницу можно трактовать в «эволюционном» ключе – как визуальную метафору предстоящего женщинам социально-политического восхождения и связанного с этим развития их личных, профессиональных и гражданских качеств. Но с большей вероятностью, поднявшись по ступеням, насекомое останется насекомым, и благообразный джентльмен не то не подозревает, что вторжение этого инородного существа в публичную сферу не сулит ничего хорошего, не то преследует собственные корыстные интересы (ил. 5.7).

Введение женщин в ряды избирателей в Великобритании 1860-х годов действительно воспринималось многими как мужская инициатива и прерогатива. Хотя на страницах «Панча» встречаются упоминания таких ключевых деятельниц начальных этапов женского движения, как Лидия Беккер и Миллисент Гаррет Фосетт, центральной фигурой в дискуссиях об избирательном праве для женщин оставался Джон Стюарт Милль, и, возможно, именно его бакенбарды мы видим на вышеупомянутой карикатуре. Однако даже мужское покровительство не в полной мере легитимировало притязания женщин на политические права и свободы. И конечно, еще более иррациональными и зловещими существами представлялись женщины, выступавшие от собственного лица, без ссылки на мужской авторитет, и порой прибегавшие к насильственным действиям. В Великобритании образ политической хищницы достигает наибольшего развития на рубеже веков, в связи с суфражистским движением и ирландским национализмом, о которых пойдет речь в следующем разделе. Однако в других национальных контекстах политически опасные женщины приобретают характер (зооморфного) социального типа уже в 1860–1870-х годах. В виде кровожадных чудовищ воображались участницы Парижской коммуны: примером может служить гравюра Эжена Жирара «Эмансипированная женщина, несущая миру свет» (1871), которая представляет стереотип «поджигательницы», бегущей по улицам Парижа с исступленно-звериным оскалом и стоящими дыбом волосами, поливая керосином все вокруг. Насилие, сопряженное с восстанием коммунаров, подхлестнуло общественные дискуссии о вырождении во Франции[212] (Brauer 2015a: xix). И хотя в виде диких зверей и чудовищ изображались участники Коммуны обоих полов, именно образ «поджигательницы» стал наиболее устойчивым негативным стереотипом восстания, наглядно выражавшим, по мнению Гэй Гулликсон, мужские страхи перед женским движением (Gullickson 1991: 261).

Эмансипированные женщины в Российской империи 1860-х годов пусть и не были, в отличие от французских коммунарок, напрямую причастны к разрушительным и кровавым событиям, все же воспринимались как серьезная угроза общественному порядку. Беспокойство обострилось, как показала Светлана Волошина, после покушения Дмитрия Каракозова на Александра II в 1866 году, когда костюм нигилистки стал предметом особого внимания III Отделения (Волошина 2023). Ассоциация нигилизма с дегуманизирующими аспектами учения Дарвина (Bethea & Thorstensson 2016) способствовала тому, что в сатире на представителей этого движения образы животных занимали центральное место. Так, у Достоевского в неопубликованном фельетоне в стихах «Борьба нигилизма с честностью (Офицер и нигилистка)» (1864–1873)