Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

В частности, на рубеже веков очередной виток моды на подобные аксессуары был встречен почти единодушным энтузиазмом модной прессы – в отличие от шляп с птичьими чучелами, напрямую восхвалять которые в это время отваживались уже лишь немногие колумнистки.

Так, в посвященном моде ежемесячном приложении к иллюстрированному журналу «Живописное обозрение» в конце 1902 года читаем: «Но что положительно никогда не выйдет из моды – это те горжетки, которые у нас в России называются „боа-зверь“ и которые сохраняют и хвосты, и головки зверьков, с их глазами, ушами и зубами. Горжетки эти, предохраняя от холода и простуды, так мило и грациозно охватывают шею, и так идут ко всем лицам, и всем в мире туалетам, что этим объясняется та неувядаемая мода, которую они за собой сохраняют»[215] (Моды 1902: 115). «Гигиеническое» обоснование необходимости этого аксессуара, «предохраняющего» от холода и простуды, может служить косвенным свидетельством меняющейся чувствительности, когда модный императив носить мех начинает нуждаться в подкреплении рациональными доводами. Но в остальном описание горжетки совершенно восторженное: головы животных, очевидно, вовсе не имеют для этого автора того «неприятного вида», на который вскоре будет указывать Мари-Анн Лерё – напротив, именно они позволяют меховому боа выглядеть «мило и грациозно».

Пушной зверь здесь не воспринимается как мертвый: характерно, что согласно тексту, но вразрез с реальными практиками, при изготовлении горжетки сохраняются «головки зверьков» вместе с «их глазами». Наряду с текстами, описывающими эти вставки как «собственные» глаза животного, впечатление жизнеподобия создают визуальные источники того времени: так, на портрете Софии Гезик (1909), созданном польским художником Войцехом Коссаком, черно-бурая лиса, кажется, «смотрит» на зрителя своими стеклянными глазами[216]. В лукавом выражении лица модели, в свою очередь, есть что-то лисье. Таким образом, если носившие чучела птиц женщины воспринимались как хищницы в силу той фатальной роли, которую они играли в судьбе живых существ, то женщины в мехах скорее идентифицировались с пушными зверями, чем противопоставлялись им – однако сама эта ассоциация предполагала хищничество.

Действительно, многие животные, чей мех используется в моде, особенно те, что шли на изготовление горжеток с мордами и лапами, сами являются хищниками, в частности охотятся на певчих птиц, а при случае разоряют птичники. Тем самым они наносят вред сельскому хозяйству, как непосредственный – похищая домашнюю птицу, кроликов и тому подобных, так и опосредованный, ведь их жертвы среди диких птиц также «работают» на фермеров, уничтожая вредителей-насекомых (Иверсен 1871; Слово 1911; Hornaday 1913). В этом смысле лисы и куницы сами могли считаться сельскохозяйственными вредителями, подлежавшими безжалостному истреблению. И хотя в начале XX века пушные звери зачастую уже разводились индустриальным способом, на них легко переносилось отношение, вызываемое теми же видами в дикой природе: мех – единственная «польза», которую они могли принести человеку, поэтому изготовление и ношение меховых изделий крайне редко сталкивалось с осуждением. Даже защитники животных были вовлечены в потребление меха: так, баронесса Бердет-Кутс подарила своей любимой внучатой племяннице меховую муфту и горжетку (Donald 2019: 129).

К началу XX века в ряде стран – прежде всего, в Британской империи и США – сформировалось представление о том, что видовое разнообразие в природе является частью национального богатства и «наследия», которое необходимо охранять в том числе ради будущих поколений. Однако не все животные обладали равной ценностью в глазах защитников природы: приоритет отдавался птицам и травоядным животным (которые зачастую также рассматривались как запас мяса), тогда как популяции хищников необходимо было держать под контролем – они воспринимались скорее как угроза природным ресурсам, чем как их неотъемлемая часть. Хищные животные, женщины-модницы, многие неевропейские народы, а также социальные низы в западных странах (люди, вынужденные убивать диких животных и птиц для собственного пропитания или на продажу) оказывались в одном ряду как расхитители природных богатств. Американский зоолог Уильям Хорнадэй (1854–1937) так описывал эту пеструю толпу вредителей, которую он назвал «Армией разрушения»: «Мы видим настоящих охотников вместе с рядовыми стрелками, ненасытными браконьерами и заготовителями мяса; породистые сеттеры соседствуют с койотами, котами, лисами и скунсами, а хорошо одетых дам и их горничных теснят полуголые белые бедняки и негры, охотящиеся за перьями» (Hornaday 1913: 54). Книга Хорнадэя «Наш исчезающий животный мир» (1913) – страстный призыв ко «всем» американцам включиться в борьбу за сохранение редких видов животных, но в то же время яркое свидетельство взаимосвязи расизма, ксенофобии, классового снобизма, сексизма и видового шовинизма, отличавших автора и, вероятно, многих из его читателей-современников.

Сходство охотников, беспринципных дельцов и жестоких модниц с хищными животными лежит на поверхности, однако «Армия разрушения», как явствует из вышеприведенной цитаты, включала в себя и домашних питомцев, и даже скот. В начале XX века уже была описана проблема инвазивных видов, и расширение сельскохозяйственной деятельности человека, хотя и считалось единственно возможным путем развития, вызывало обеспокоенность у любителей природы. Американский путешественник Диллон Уоллес (1863–1939) подчеркивал разрушительную роль домашних овец: «овцы, сметающие все на своем пути и оставляющие пастбища, по которым они проходят, непригодными на несколько сезонов подряд ни для диких, ни для домашних животных, вместе со своими пастухами-браконьерами в настоящий момент являются злейшими врагами всей дичи в Юте, особенно антилоп, тетеревов и рябчиков» (Wallace 1911: 170). Сравнение с овцами, как было показано в главе 2, активно использовалось не только в модной сатире, чтобы подчеркнуть «стадность» модниц, но и в политическом дискурсе рубежа веков – в целях дискредитации идеи избирательного права для женщин[217]. Очевидный смысл подобных аналогий заключается в указании на отсутствие собственного мнения и готовность бездумно следовать куда угодно, но на рубеже веков, возможно, они получили дополнительные коннотации, связанные с образом овец-разрушителей, поедающих и вытаптывающих любую растительность, оставляя за собой пустые бесплодные земли.

Отдавая должное деструктивным возможностям овец, Хорнадэй все же не был солидарен с Диллоном в вопросе о том, кто является главным врагом дикой природы в Америке. По мнению этого зоолога, ни одно другое животное не может сравниться в прожорливости и жестокости с домашней кошкой, отбившейся от рук: «Тот факт, что кошки ежегодно уничтожают в США несколько миллионов весьма ценных птиц, по всей видимости, не подлежит сомнению. Я уверен, что в густонаселенных регионах они наносят больше вреда, чем куницы, лисицы, скунсы и норки вместе взятые, потому что кошек примерно в сто раз больше и те из них, что охотятся, не боятся делать это в дневное время» (Hornaday 1913: 75; курсив оригинала). Хорнадэй приводит несколько историй, иллюстрирующих коварство и жестокость кошек, которые могут мучить и убивать птиц для забавы,