Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

То же случилось и с книгой Безобразовой, читавшей когда-то доклад в Философском обществе311, и с «животрупностью» бар. Каульбарс (согласна)312, и с «Фаустом» Негина (по-моему, последний простая безвкусная бездарность, но не сумасшедший)313, и со мн. др. …

А о Щетинине Данилов рассказал мне вчера много интересного. Какой силой должен обладать этот человек, чтобы позволять себе все то, что он выделывает над своими «пасомыми», и те не только терпеливо переносят весь его деспотизм и надругания, но с благодарностью вспоминают его и чуть не лобзают направляющую их десницу его!

13/IV. «Как вы хотите, чтобы я рассказывал вам: выясняя внутреннюю сущность учения Щетинина или картинами изобразить различные эпизоды из его жизни, поясняя их теми или иными сторонами его психологии и его мировоззрения?» – спросил Данилов. Я, разумеется, попросила о последнем, т. к. всякое «выяснение внутренней сущности» невозможно скучно у Данилова и вряд ли самому ему понятно, рассказывать же он мастер, особенно если в ударе: картины выходят живые, рельефные, красочные и способны увлечь до того, что я забываю всю его неаппетитную (иначе не могу выразиться) наружность, и легкая брезгливость, которой я никак не могу преодолеть в себе, глядя на его расстегнутый ворот, старую тряпку – а то и бумажку – вместо носового платка, маленькие подслеповатые глазки и жидкую бороденку, – почти исчезает; эти сощуренные глазки расширяются в минуту вдохновения, смотрят прямо и бодро, а на щеках появляется румянец; Данилов почти входит в экстаз творчества.

Таков был он и на этот раз, и если в моей передаче яркость его рассказа утратится – вина исключительно на мне.

«Сам я не особенно много раз виделся со Щетининым, – начал Данилов, – но последователей его знаю очень многих и со многими беседовал об нем. Они ведь в большинстве считали и продолжают еще считать Щетинина Христом, и на этом основывается вся его сила.

Представьте себе, например, такую вещь. Идет Щетинин в сопровождении нескольких мужчин в дом к кому-нибудь из хлыстов. Там молодая девушка, чистая, невинная. Он заставляет ее раздеться, обнажает при всех все ее тело, трогает ее руками, заставляет других трогать – и пр. В другой раз он заставляет какую-нибудь пару совокупляться в присутствии целого собрания; сам берет чужих жен и заставляет их подчиниться своей воле… Он лишает молодых девушек невинности, он соединяет брата с сестрой, свою жену с посторонним мужчиной, после чего идет и доносит на них в полицию, обвиняя в недозволенном разврате. Их арестовывают по его доносу. Через несколько времени он же просит за них в Синоде, где у него, несомненно, были связи и знакомства: одно время он чуть ли не в миссионеры записывался с целью иметь в своих руках эту власть. “Я вас низверг в ад, – говорит он пострадавшим от него, – но я же и спасу вас”. И они в него верят, они ему подчиняются, он для них воплотившийся бог.

Теперь другая картина. В одном из крупных городов Кавказа живет вдова. Средних лет. Содержит номера или гостиницу, что-то в этом роде. Я знал ее, бывал в ее доме. Является к ней Щетинин. Выражает желание сойтись с ней. Сначала вдова оказывает ему сопротивление, желание в чистоте сохранить свое вдовство, но мало-помалу уступает. Щетинин поселяется в ее доме. Он всячески унижает ее, оскорбляет. Та все терпит. В один прекрасный день она подходит к своему дому и застает на дворе подводы, на которые Щетинин с носильщиками складывает ее вещи: мебель, посуду, одежду. Вдова пробует протестовать – безуспешно. Все это свозится на рынок, продается, деньги пропиваются Щетининым в самых грязных кабаках и притонах, при бесстыднейшем разврате. Еще через время он берет ее серебро, золотые украшения и тоже пропивает. Она остается ни с чем; из зажиточной женщины превращается в нищую. И что ж вы думаете, она винит его за это? Проклинает? Ничуть не бывало! Она благодарит Щетинина за то, что он освободил ее. “Теперь я свободна, теперь мне ничего не надо; у меня нет более никаких земных желаний и привязанностей, и я счастлива” – вот были ее слова мне.

Теперь вы спросите: что же это за человек? Негодяй? Развратник? Преступник? Я вам скажу – нет. Он исходит из своего основного положения и действует в силу его. Положение же заключается в том, что каждый человек должен освободить свой дух, облечься в духовность. Мы ведь состоим из двух сущностей: из тела, томящегося, желающего, болеющего, страдающего; и из души, свободной, безболезненной, чуждой всякому страданию и счастию. На этой ступени душа превращается в дух, и вот когда она освободит себя от всякого воздействия тела, от всякой связи с ним. Жизнь духом и есть высшая форма жизни, но до тех пор, пока сильны требования тела, эта высшая форма жизни невозможна. Значит, освободимся от тела. Но как? Убить себя? Этим мы его не победим и не освободим духа. Значит, оставим тело жить, но убьем в нем всякие желания, всякие притязания. Ты любишь чистоту – будь грязен; ты любишь вкусно поесть – голодай; у тебя мягкая постель, покойное кресло – ложись на полу и сиди на голой скамье. Этим путем ты освободишься от власти тела.

Но за этим идет еще для человека более высокая ступень бытия: жизнь душой, первенство ее требований. В чем они? А вот. Я молоденькая девушка, не знающая греха. Я невинна и хочу сохранить невинность. Щетинин говорит: не дорожи ею; невинность – это гордость, чистота – это гордыня, самообман; стыд – это слабость. Не надо всего этого, преодолей себя, чтобы стать вполне свободным. Ты любишь свою жену, своих родных – перестань любить их сильнее других, перестань вообще быть рабом чувства любви.

И вот когда у человека нет уж ни стыда, ни невинности, ни любви, ни желаний и влечений тела, наступает высшая форма сознательной жизни – полное освобождение духа, при котором человек сливается с Богом, сам становится Божеством».

Я слушала с широко раскрытыми глазами, невольно содрогаясь от ужаса перед той свободой, до которой человек может не только додуматься, но и дойти. Проникаясь невольным уважением к людям, умеющим быть свободными, я в то же время чувствовала, что боюсь их, что при столкновении бежала бы от них, как от чего-то чудовищного, сверхъестественного.

В глубине души я чувствую, что правда с ними, но так принять на веру эту правду я не могу, а разум не находит для нее