Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

диссертации, продолжал все-таки упорно держаться традиционнобогословского представления… Сточки зрения этого представления я продумал психологию падения великого духа. Эта психология напечатана в моей «Метафизике жизни». Сточки зрения этого же представления, пользуясь молчанием Библии о продолжительности того периода времени, в течение которого первые люди находились в условиях райской жизни, я сочинил было и психологию падения первых людей. Но эта психология, к счастью, не увидела света. При окончательном редактировании моей ученой работы одна страшная идея неожиданно врезалась в круг моих богословских соображений и совершенно разрушила все мои ученые построения. Как-то мгновенно и неотразимо ясно я понял, что если только верно, что первые люди хотя бы даже и на самое короткое время действительно были врагами Бога, то стало быть – дьявол в своей богоборческой деятельности хотя бы даже и на самое короткое время все-таки был победителем, и стало быть – Бог хотя бы даже и на самое короткое время в действительности не был Богом созданного Им мира, так как в лице двух первых людей, стало быть, весь вообще чувственный мир оказался враждебным Богу, и стало быть-никакого Бога в действительности вовсе и нет, потому что побежденный бог не есть реально сущий Бог, а есть лишь просто какая-то абсурдная идея ума. Когда я продумал всю жестокую логику этой страшной идеи, я пережил такую духовную катастрофу, о которой я и до сих пор не могу вспоминать без глубокого душевного волнения, для меня стало до очевидности ясно, что сочиненная мною психология падения людей была только замаскированным богохульством, и потому я раз и навсегда отказался от традиционно-богословского представления о первом грехопадении людей. Для меня стало до очевидности ясно, что необходимо понять это грехопадение так, чтобы преступление Божией заповеди действительно было началом греховного состояния людей, а для этого необходимо указать такие мотивы этого преступления, которые были бы если уже не прямо святыми, то по меньшей мере совершенно безразличными. И, после многих усиленных трудов, я продумал и выработал наконец новую психологию первого преступления, ту именно психологию, которая изложена в моей «Метафизике жизни»28.

Новизна истолкования Несмеловым грехопадения прародителей заключается не столько в раскрытии сущности первого преступления, сколько в понимании и объяснении его мотивов. Несмелов утверждал, что у Бога есть миллионы нерадивых, слабовольных, постоянно забывающих о Нем, а потому глубоко грешащих людей, но «у Бога никогда не было, нети никогда не будет врагов, которые бы при полном убеждении в Божием бытии сознательно отрицали верховную волю Бога и грешили только назло Богу – психологически такие люди абсолютно невозможны29». Исходя из этого положения Несмелов полагал, что первые люди нарушили Божию заповедь не из желания отвергнуть волю Бога, а только «по обольщению ума». И, тем не менее, Божия заповедь все-таки была ими нарушена, но существо греха заключалось не в ошибке первых людей, а в том, что преступлением Божией заповеди они, не имея никакого желания быть врагами Бога, «извратили богоустановленный порядок бытия и разрушили Божию мысль о бытии30». Это непосредственно коснулось не только самого человека, но и через него перешло на все мировое бытие. С грехопадением человек «изменился не в существе своей природы, а только в соотношении ее элементов. Он не потерял ни ума, ни чувства, ни свободной воли своей и сохранил туже самую физическую организацию, с которой осуществила его в бытии премудрая Божия воля. И, тем не менее, он все-таки действительно стал совсем другим человеком, потому что его падение осуществило в нем то роковое противоречие тела и духа, которое, как наличный закон его природной природы, подчинило его физическому закону греха и одновременно поставило его в ненормальное отношение и к Богу, и к миру» (II, 258). Так с грехопадения прародителей началось блуждание человека по дорогам истории в поисках истины и смысла жизни, в поисках спасения и искупления от греха…

На свою религиозную антропологию, – в частности на учение о человеке, как образе Божием – Несмелов опирается и в изъяснении идеи спасения. Нравственное сознание, возникающее в человеке из идеальной природы его личности, указывает на понятие истинной жизни и тем самым свидетельствует о недостойности и ложности наличной жизни. Отсюда – неустранимое сознание человеком своей вины и жажда ее искупления, стремление к высшему совершенству и освобождению от вещности природного мира.

Идея спасения была известна всему миру, но содержание ее в истории было неоднозначно. В языческом мире оно было условным и ограниченным, так как идея спасения обычно сводилась к достижению земного счастья и беспечальной жизни, а в естественных религиях выражала себя в магическом и юридическом отношении к Высшему Началу: «Человек воображал себе, что он может купить себе у Бога не одно только прощение грехов, но и всякое изобилие благ земных, и человек придумывал всевозможные средства, чтобы склонить на свою сторону Всемогущего Бога и воспользоваться Его силою в корыстных интересах своего благополучия» (I, 296).

Божественный закон, данный иудеям через Моисея, также не мог спасти человека от греха, ибо, как писал святой апостол Павел, «законом познается грех» и никакая плоть не может оправдаться перед Богом делами закона (Рим. 3,20). Познание закона, разъясняет Несмелов, не дает человеку оправдания наличной жизни, потому что делает его только сознательным преступником закона и всегда виновным перед Богом в фактическом отрицании жизни истинной. Поэтому человек нуждается не в мудром учителе истинной жизни, каковым мог быть и Божий закон, а в Спасителе его от жизни неистинной 11,285).

И по мере развития нравственного начала, человек все более осознавал свою ограниченность – пока не пришел к убеждению, что дело спасения как его личное дело, как собственный акт его силы и мысли в действительности невозможен: спасение должно быть признано делом сверхчеловеческим, божественным. Ведь человек может осуществить предвечную истину бытия и сделать достойною свою жизни только при условии прекращения жизни ложной. Но для уничтожения в себе виновности против истины человек не имеет никакого другого средства, кроме как вместе с виной своей уничтожить и себя самого, и при этом уничтожить так, чтобы после своего уничтожения оставаться живым и достойным жизни. Разумеется, для человека это средство невозможно, ибо, уничтожив свою виновность праведной смертью, он все же умрет и не сможет уже вновь явиться в жизнь (II, 287). Здесь-то, указывает Несмелов, – и открывается для нас чудодейственная тайна Христова дела в мире – спасения человека Богочеловеком Иисусом Христом, «Который в наличных условиях человеческой природы и жизни страдал страданием всех людей, ясно сознающих великую ложь своей жизни и