Люди на карте. Россия: от края до крайности - Владимир Дмитриевич Севриновский

С Тагирычем меня познакомила в Певеке Наталья, большой знаток чукчей.

– Хотите увидеть быт коренных народов? – щебетала она в трубку. – Мы их так и зовем – корешками. Люди простые, добродушные. На таких вся Россия держится…

Борис в очередной раз приподнялся и остановил «Буран» среди белой пустыни:

– Приехали!

В ответ на недоуменный взгляд он показал куда-то вбок, на чуть заметную серую полосу: «Олени!» Затем ткнул вперед: «Палатки!» Помочился, чтобы не пачкать стойбище, выкурил сигаретку и завел мотор. Через пять минут две крошечные черные запятые и вправду превратились в странные сооружения из шкур, откуда доносился собачий лай. Из левого вышел пожилой чукча в кухлянке, покрытой фиолетовыми леопардовыми пятнами, и коротко представился:

– Дядя Ваня.

– Белых медведей мы видим редко, в миграцию.

Здесь тяжело жить, зато легче жить по-настоящему. Здесь нельзя не трудиться – замерзнешь. Отсюда хочется бежать и сюда тянет вернуться

«Зимой дороги у нас прекрасные. А зима здесь длится долго. И ремонтировать просто – засыпал в яму песок, залил водой»

Наутро мы провожаем в поселок Веру. У нее плеврит, надо показаться врачу

Семь лет назад Мария приехала сюда как туристка – и с тех пор постоянно возвращалась на острова, водить группы паломников

Нарты, прицепленные к снегоходу, подскакивают на ухабах.

Чтобы не слететь, я хватаюсь за веревки

Регионы Севера так овеяны фольклором, что в сознании большинства россиян находятся где-то между Тридевятым царством и страной Снежной Королевы

Человек берет у воды рыбу, вода взамен требует человеческие жертвы

Среди озер и мягких трав тундры церковь казалась миражом. Вокруг сосредоточенно колесили на велосипедах крохотные ребятишки в ненецких малицах

Приживутся ли на вечной мерзлоте семена цивилизации? Не превратятся ли в сорняки, заглушающие местную культуру?

Есть у ненцев легенда, что до них на Севере жил народ сихиртя. Когда с юга пришли воинственные кочевники, те не сумели адаптироваться и ушли под землю, взяв с собой мамонтов, от которых на поверхности остались только рога

До сих пор неподалеку от трассы стоят потрепанные временем лагеря. Еще держатся ветхие заборы… Глазницами выбитых окон таращатся на дорогу мертвые поселки – память о совсем недавней истории

Сама идея строительства постоянного жилья в условиях вечной мерзлоты была ошибкой

Порой олениха не может выкормить детеныша, его выхаживают люди, и он становится авкой – домашним оленем

Косые солнечные лучи сливались на поверхности бубна с отблесками пламени и озаряли серьезное, застывшее лицо хозяина багровым светом. Наконец, хант остался доволен звучанием

Снаружи минус сорок, а в палатке дяди Вани потрескивает печка

Зимой, когда морозы зашкаливают за минус шестьдесят, Оймякон похож на планету из другой галактики

Дыхание вылетает изо рта с тихим шелестом… Громко лопается земля. Даже надежное железо становится хрупким и ломается. Выдерживают только живые существа

Идут они мимо нас, идут, идут… Снег и лед на лапы намерзли, а они все идут…

Далеко на горизонте ползут светящиеся точки – колонна грузовиков движется на месторождение золота «Купол». Белый медведь по-чукотски – «умкы», как медвежонок из мультфильма. Вот только молодые чукчи этого не знают. Десятки лет ассимиляции почти уничтожили их родной язык, а заодно и старый образ жизни. Из поколения в поколение детей оленеводов свозили на вертолетах в интернат, чтобы дать обязательное среднее образование. Некоторых насильно отнимали от семьи. Как говорил северный сказитель, «нас, словно оленей, загнали в один общий кораль». Передача опыта от старших к молодежи нарушалась, и многие чукчи оседали в поселках и городах, с их непыльной работой и доступной водкой.

– По-русски они вверх ногами говорят, криво. Инглиш знают, а чукотский – ни черта. Со стариками только и побеседуешь…

Снаружи минус сорок, а в палатке дяди Вани потрескивает печка. Возле нее лежат сборник сканвордов, книга и старый, еще советский ручной электрогенератор для радиостанции. Есть современный, но он давно сломался. На кожаной стене палатки – десятки крошечных заплат в местах, где шкуру оленя прогрызли личинки оводов. К потолку примотана настольная лампа. Она не работает – дизель включают редко, экономят топливо. Вместо нее дядя Ваня жжет свечи. В тепле он снял шкуру искусственного леопарда (дети прислали, не пропадать же добру) и оборотился крепким дедом в нижней кухлянке из отороченной мехом оленьей кожи, с ножом на поясе и в торбасах из камусов с подошвой из шкуры лахтака. Так мог выглядеть его предок сто лет назад.

Дядей хозяина палатки прозвали в юности, когда он был бригадиром комсомольской молодежной бригады. Старший – значит, дядя. Позже он оправдал прозвище, обзаведясь многочисленными племянниками. Бригада дяди Вани ставила рекорды. Чукчи уважительно повторяют, что к моменту распада СССР ему оставалось получить последний орден, и он стал бы полным кавалером. Что за орден и кавалером чего, никто не упомнит, да это и неважно. Какой прок от наград исчезнувшего государства! Дядя Ваня давно не бригадир и должен «отдыхать в деревне, на Канарах», но приехал в тундру на неделю, да так и остался – подменять нынешнего начальника Игоря: главный оленевод ушел в декретный отпуск. Летом проще: в тундру возвращаются на каникулы дети, нанимаются бомжи – из своих, чукотских, а зимой скакать через сугробы охота разве что косолапым всех видов и расцветок.

– Бурых медведей куда больше, чем белых. Но если их не тронуть, и они не тронут. Правда, года два назад появились злые, не наши. С длинными лапами. Нападали на людей. Игорек такого в стаде подранил. Утром пошел по следам, а медведь хитрый, крюк сделал и затаился. Хорошо, собака заметила. Еле успел его карабином свалить…

Палатка дрожит от ветра,