Люди на карте. Россия: от края до крайности - Владимир Дмитриевич Севриновский

– Радио говорит, по Европе пурги прошлись. Италия и Греция крепко пострадали.

Обстановка у дяди Вани – суровая, мужская. Из еды – только оленьи ребрышки. Ужинать мы идем к соседям, в семейство Юры и Веры. Там картошка с мясом, конфеты и, конечно, застольные разговоры. Вера – оленевод третьего разряда, как и все женщины в тундре. Молодым пастухам-мужчинам сразу присваивают четвертый разряд, опытным – повышают до пятого. Зато женщинам дополнительно платят за выделку шкур и шитье мехотуры.

– Чай изо льда вкуснее, но не успели набрать, – извиняется дядя Ваня, ставя на печку бидон, набитый снегом. Оленеводы разливают в чашки заварку из латунного чайника, мне же, как дорогому гостю, кидают дефицитный пакетик «Липтона» – такая же удивительная манера встречается у китайцев.

– Зимой здесь нелегко, да и летом не проще. Материковый комар – культурный, а наш – как истребитель. Не ощупывает, а с лету втыкается.

От старого быта у оленеводов остались, пожалуй, лишь нижняя одежда, торбаса да сами олени. Животных не режут, а стреляют из допотопного ружьишка, потому как арканов нет, да и мастера их кидать почти перевелись. Ярангу ставят только летом, для зимы лучше теплая палатка. Даже кочуют чукчи на вездеходе или на «Буранах»:

– Одного ездового оленя убили, другого волки затравили, не осталось ни правого, ни левого, ездим на металлоломе, – нараспев говорит Вера. – Сын Игорь пробовал в прошлом году упряжку собрать, так олени чуть ему руки не сломали. Перевернули нарты и убежали.

Пока мы беседуем, полуторатысячное стадо сторожит Сергей

– самый младший из дежурных. Он сидит в крохотной передвижной будке на полозьях и наблюдает, чтобы олени не разбрелись. Опасностей всегда хватает – вороны, выклевывающие глаза детенышам, хищные звери и даже дикие олени. «Дикари» способны увлечь с собой целые стада. Многие чукчи убеждены в расчетливости рогатых – у домашних оленей ноги короче, и они первыми попадают в зубы волка и медведя, помогая остальным выжить. Порой бывает и наоборот – дикие олени прибиваются к стаду, переживают в нем голодное время, а потом убегают. Оленеводы к таким халявщикам относятся спокойно. К тому же после них остается красивое потомство. Для метисов и оленей с четвертью дикой крови в чукотском языке есть отдельные слова – рытакав и светейкын.

По-старому кочуют только в двух бригадах – третьей и девятой. Последней командует знаменитый Вуквукай – хранитель традиций, к которому возят иностранных туристов и этнографов. Про него сняли уже несколько фильмов.

– У Вуквукая в палатке каменные амулеты, куклы и икона, – рассказывает Вера. – На Кильвей, праздник рождения теленка, оленью ногу вычищаешь от жилы и кормишь кукол костным мозгом. Прямо в ротик. Больше такого нигде нет. Наш дядя Ваня – коммунист, а в остальных бригадах – либо неверующие, либо баптисты…

Ночью над палатками мерцает северное сияние – нежные бесцветные лепестки, совсем непохожие на красивые фотографии этого явления. Печка догорает. Дядя Ваня убирает палку, держащую открытым вход в палатку, и привязывает в тамбуре собак. Взлохмачивает ножом стружку на полене для утреннего розжига, вынимает распорки из прорезей в крыше и залезает в кукуль, оставляя гореть единственную свечу. Со светом теплее.

Вскоре дыхание превращается в пар. В колеблющихся тенях подвешенные на притолоке кожаные чижи и ремешки кажутся Вуквукаевыми «куклами» – спутанными связками дырявых камней и раздвоенных веток, напоминающих человечков, по одной на каждого члена рода. Если идолов двух кланов повесить рядом, жди беды, а если их понюхает собака, на стадо нападут волки…

Среди ночи я просыпаюсь от стука в полог. Псы заливаются лаем. Когда он смолкает, снаружи явственно доносятся массивные, человечьи шаги по хрусткому снегу. Когда лежишь на земле, кажется, что они отдаются прямо в животе.

– Черный пес отвязался, – поясняет прожженный материалист дядя Ваня и засыпает снова.

Наутро мы провожаем в поселок Веру. У нее плеврит, надо показаться врачу. Круглолицый, черный от снежного загара чукча подъезжает на «Буране» к стаду и тормозит с залихватским разворотом:

– Кто заказывал такси на Дубровку?

Дядя Ваня грузит освежеванную оленью тушу. Кровь сливают в желудок, чтобы отдать собакам – пыхпых больше не в ходу, да и кровяную кашу давно не варили, картошка вкуснее. Вера сидит на нартах грузно, похожая на древнего божка. Она пытается докурить сигарету, но ей мешает кашель. Щуплый Юра часто моргает и, стоя на коленях перед женой, застегивает ей пуговицы на старенькой спецовке поверх кухлянки.

Чукотский поселок Рыткучи – череда двухэтажных домов, в подъездах которых порой ютятся собаки. Рядом – маленький, но живой музей, электрическая котельная и современная школа с роскошным спортзалом. По улицам даже в лютый мороз колесят дети на велосипедах и шляются пьяные. В кранах – только горячая вода, в единственном магазине – часовая очередь. На горизонте по кромке моря величественно проплывают фуры, но в поселок заезжают разве что скупщики рыбы. Я живу в Рыткучи у молодого ветеринара. На крохотной полке над столом – пиала с баурсаками для духов предков, на плите – обрядовый шулюм. Все потому, что он – калмык. Поселковые чукчи традиции своего народа почти забыли. С каждым годом калмыков здесь все больше. Они работают и мало пьют.

С алкоголизмом у чукчей пытались бороться многие. Получилось только у Красного Креста, собравшего небольшую группу завязавших пьяниц, да у баптистов, съезжающихся на Север отовсюду, от Брянска до Аляски. Поэтому даже многие неверующие относятся к ним хорошо. Ответственность за спаивание чукчей большинство перекладывает на американцев. Те уже сотни лет назад обменивали драгоценную пушнину на огненную воду. Торговля шла бойко. Но приживутся ли на вечной мерзлоте более полезные семена цивилизации? Не превратятся ли в сорняки, заглушающие местную культуру?

– Дети оленеводов русскую литературу понимают легко. И современное общество, и дворянское. Сложнее всего объяснить им, что такое лес. Или черемуха.

Директор школы Алевтина Беляева приехала в Рыткучи из Йошкар-Олы. Собираясь, бросила на дно сумки спички – готовилась к худшему. Реальность оказалась не такой уж суровой. Пускай приходится трудиться разом за учителя, юриста и бухгалтера, вставать рано и уходить с работы в 10 вечера. Зато здесь несуетно и привычно:

– Дочь адаптировалась трудно, но теперь учится на материке и скучает по Рыткучи. Надоела слякоть, говорит. Мама, я хочу в мороз, домой. Чукчи тоже уезжают за высшим образованием, но не приживаются. Там жизнь быстрая, бурлит. Я сама это замечаю, хотя материковая. Мой дом – здесь. Поначалу на нас ворчали, что мы понаехавшие, а я отвечала: «Чукотка – тоже моя