Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

Юля заплетала в косички бахрому на белой скатерти, пытаясь осознать, как это: иметь двух матерей. У нее было столько вопросов, но их не удалось задать энергичной новой матери. Дома она пыталась задать их старой, Нине Петровне; та объяснила про ГУЛАГ, а дальше сказала: «Дай Любе шанс, она тебе все расскажет».

Люба говорила о своем заключении, но не о долагерном прошлом, при этом требовала моментального родства. Юля не хотела называть ее «мамой», а та жаловалась Нине Петровне. Новая мать приезжала из Киева (где она поселилась в середине 1960-х) на праздники, но близости так и не получилось. В июне 1969 года она была в Переделкино на дне рождения моей сестры Ксении. Приехали и старшие Хрущевы. Прадедушка шел от калитки по тропинке к дому, увидев бывшую невестку, сухо сказал: «Здравствуй, Люба», — и прошел мимо. Больше они не разговаривали. За столом Люба сидела рядом с прабабушкой, которая ее с сочувствием обо всем расспрашивала.

Любина судьба была ужасной, но в нашей семье она использовала свое прошлое для манипуляций и все время «стучала» прабабушке на недостаток любви. Мама говорила: «Если бы не стучала, я бы ее больше любила».

Осеннее общение с Тито оказалось недостаточным для возрождения коммунизма. Пока Хрущев его развлекал, Президиум настораживал глубоко «антисоветский» тон, нарастающий среди польских товарищей.

В июле на VII пленуме ЦК компартии Польши бывший генеральный секретарь Рабочей партии Владислав Гомулка, реагируя на познанские события, назвал «наивной» и «неуклюжей» советскую попытку обвинить в случившемся «агентов империализма»[477]. Хрущев познакомился с Гомулкой в 1945 году, когда помогал восстанавливать Варшаву, и они хорошо ладили. Но в 1948 году Гомулка отказался от коллективизации и был арестован как «правый уклонист». После XX съезда ему вернули свободу, восстановили в партии, и теперь он призывал к возрождению парламента и созданию заводских советов.

Незадолго до поездки с Тито в Крым Хрущев, как флюгер, чувствительный к переменам, попросил у Президиума разрешения пригласить Гомулку отдохнуть с ними. Первый секретарь предвидел, что поляк рано или поздно вернется в политику, и заранее волновался, что это произойдет «под антисоветскими лозунгами», а не под эгидой кремлевской десталинизации[478]. Президиум жест доброй воли не одобрил, время было упущено, и 15 октября польское Политбюро без какого-либо согласования с КПСС решило назначить Гомулку лидером коммунистов на следующем VIII пленуме.

Кремль был обеспокоен позицией польской партии, а Хрущев оскорблен короткой памятью поляков: как быстро они забыли свое освобождение от нацистов, забыли его помощь в Варшаве. Его особенно волновала перспектива выхода Польши из Варшавского договора[479]. Противники Гомулки били тревогу советскому послу, уже знакомому Пономаренко. Тот, вполне по-сталински, потребовал, чтобы все члены польского Политбюро, включая их будущего лидера, приехали в Кремль для инструктажа.

Поляки отказались и 19 октября созвали VIII пленум своего ЦК без одобрения Москвы. Приезд внушительной делегации во главе с Хрущевым — в ней были Микоян, Молотов, Каганович и первый командующий объединенными вооруженными силами стран Варшавского договора Иван Конев — оказался полной неожиданностью для новоизбранного польского руководителя.

Гомулка решил противостоять Хрущеву уже в аэропорту: им визит чужих руководителей не нужен, и вообще необходимо прекратить все передвижения Красной армии. Хрущев же обвинил МВД Польши в препятствии деятельности их министра обороны, россиянина польского происхождения Константина Рокоссовского. Польские рабочие советы выходили на массовые митинги против российской оккупации, и Рокоссовский, опасаясь антисоветского восстания, хотел ввести туда войска СССР.

Все же конфликт удалось разрешить. Отстаивая «польский путь к социализму» — без коллективизации и т. д., — поляк сделал делегации Кремля предложение. Польша признает нерушимость Варшавского договора и будет следовать внешней политике Советов, получая за это больше самостоятельности.

Сохранив лицо, Хрущев одобрил работу VIII пленума и по дороге домой имел все основания гордиться[480]. Польская объединенная рабочая партия при Гомулке была популярной и много лет твердо контролировала страну. А Хрущеву никогда больше не пришлось сталкиваться с проблемами в Варшаве.

Запись бесед делегации Президиума ЦК КПCC и членов Политбюро ЦК Польской объединенной рабочей партии, состоявшихся в Варшаве

19 октября 1956

[РГАНИ. Ф. 52. Оп. 1. Д. 503. Л. 1–3]

Н. С. Хрущев и В. Гомулка

1956

[Семейный архив автора]

У прадедушки не было проблем с Гомулкой, хотя близкими друзьями они не стали. Но Нина Петровна была к поляку очень строга. Польша была одной из ее «родных» стран, там у нее было много друзей — раньше «западенцы», после войны и передела территорий они стали поляками. Каждый день наряду с «Правдой» прабабушка читала их главную газету «Трибуна люду» и хорошо знала ее главного редактора, заведующего отделом пропаганды и агитации польского ЦК Ежи Моравского. Моравский был «гомулковцем», но прабабушка настаивала, что все наоборот: «Именно Ежи как пропагандист сыграл важную роль в демократизации их партии, активизировал общественное движение, был хорошим советником в ЦК».

Когда после польских протестов в 1970 году Владиславу Гомулке пришлось уйти в отставку, она не переживала: «Так ему и надо, слабый и хитрый человек, про которого говорят с „пеной у рта“. Когда он злился — он часто злился — у него по краешкам губ стекала белая пенка. Никита Сергеевич ему еще в начале 1960-х предлагал реформу, хотел вывести советские войска оттуда. Зачем нам деньги тратить? Но он не хотел с этими деньгами расставаться, мы им платили за содержание гарнизонов. Если ты хочешь свободную страну, так освобождай ее». Она отнюдь не приветствовала вывод советских войск, но считала, что пропаганда должна быть последовательной.

В Венгрии все оказалось сложнее. Их реформаторы, воодушевленные успешным неповиновением поляков, возобновили призывы к борьбе против Кремля. Для примирения с венгерскими коммунистами Тито предложил с почестями перезахоронить тело страдальца Райка, министра иностранных дел Венгрии, казненного за фантомный шпионаж в 1949 году. Церемония состоялась 6 октября, но из примирения превратилась в 200-тысячную демонстрацию, возглавленную запрещенным Кружком Петефи. Собравшиеся требовали вывода советских войск и отзыва резидентов КГБ. Чтобы разрядить ситуацию, обтекаемый осторожный Микоян опять собрался в путь, теперь в Будапешт[481].

Восстание в Венгрии началось со студенческих волнений в разных городах, а 22 октября студенты Будапештского технического университета призвали провести