Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

Югославы, казалось, защищали Надя, чтобы создать еще одно, подотчетное им правительство, противоположное Кадару, которого теперь поддерживала Москва. Молотов вообще считал, что югославы специально разжигали страсти своей решительной поддержкой Надя. Чтобы разрядить обстановку, Хрущев решил не перевозить Надя в Москву, а оставить его на попечении Кадара. Это помогло, и 8 ноября Тито даже попытался оправдаться перед Кремлем: проблемы возникли «только из-за скорости развития событий»[489].

Записка Г. К. Жукова в ЦК КПСС о положении в Венгрии

9:00 утра 10 ноября 1956

[РГАНИ. Ф. 89. Оп. 45. Д. 40. Л. 1]

После смерти Сталина Тито стремился оттеснить Мао и занять центральное место среди лидеров социализма. Рассчитывая повлиять на борьбу за власть в Кремле и уменьшить роль консервативного Китая, маршал самоуверенно поддержал десталинизацию Хрущева, выступив 11 ноября в Пуле (сейчас Хорватия). На фоне римских руин античного города на побережье Адриатики величавый югослав в белом кителе делился с аудиторией: на встречах с Хрущевым он увидел ошибки советского руководства по поводу происходящего в Польше и Венгрии. Они не осознали, что сталинизм — это не вопрос личности, а «вопрос системы». Тито считал, что, разделив кремлевцев на «сталинистов» и «реформаторов», он помогает «думающим по-новому»[490], но его выступление имело прямо противоположный эффект.

Красный от возмущения Хрущев ругал этого «югославского Сталина нового поколения», что никто не имеет права «учить» великую советскую державу из-за границы.

23 ноября «Правда» еще раз напомнила, что «культ личности» — это недостатки личности, а не советской системы. И негоже югославам навязывать свой «путь к социализму» другим государствам. Статья в «Правде» появилась на следующий день после того, как Надь, получив заверения в личной безопасности, покинул посольство Югославии. Выйдя из здания на площади Героев, он сел в поджидавший его автобус, где был немедленно арестован советскими военными. Неизвестно, насколько арест был решением Хрущева, а не операцией Андропова и спецслужб; на заседании Президиума 27 ноября Хрущев как-то растерянно заметил — было серьезной ошибкой то, что «наш офицер сел в автобус», имея в виду Надя[491].

И все же Надь был не просто контрреволюционером в глазах Кремля, он был разрушителем устоев. СССР Хрущева не мог позволить Венгрии выйти из Варшавского договора или отказаться от однопартийного социализма. Это подрывало послевоенный баланс в Европе. Если польский пример сумел зажечь Венгрию, к каким последствиям могла бы привести успешная венгерская революция?

Письмо Я. Кадара Н. С. Хрущеву о созыве совещания представителей КПСС и братских партий для обсуждения урегулирования ситуации в Венгрии

12 ноября 1956

[РГАНИ. Ф. 89. Оп. 45. Д. 43. Л. 11]

Н. С. Хрущев, Я. Кадар и Л. И. Брежнев

Июль 1963

[Семейный архив автора]

Кадар оказался правильным выбором. С Никитой Сергеевичем они остались друзьями на всю жизнь. Он свел к минимуму количество смертных приговоров после подавления восстания, объяснив Кремлю, что в Венгрии для победы социализма нужен более мягкий подход. Около 300 повстанцев были казнены — огромная цифра, но меньшая, чем собирались вначале. Казнили и Надя. В 1957-м, после многочисленных дискуссий с Москвой и Белградом, венгерский режим все-таки пошел на эту меру[492], что еще больше подпортило репутацию Хрущева среди либералов.

Даже если он не был главным инициатором жесткого подавления восставших в Венгрии — и Молотов, и Суслов, и Андропов были готовы действовать намного жестче и намного раньше, — кровь погибших и казненных навсегда останется на первом секретаре ЦК КПСС. Те две осенние недели отменили многое из его начинаний: заставили усомниться в постулатах секретного доклада, в его разговорах о мире, невмешательстве, «разных путях» к социализму. Его попытки представить новый гуманный образ СССР стали жертвой советских танков в Будапеште.

Реакция населения, особенно его интеллектуальной части, была не на стороне Кремля. По ленинградским вузам распространялось рукописное стихотворение студентки Горного института Л. Гладкой: «Там честная кровь заливает асфальт, там русское „стой!“, как немецкое „хальт!“»[493]. А 7 ноября ученик 10-го класса Виталий Лазарянц, проходя в рядах праздничной демонстрации перед трибуной с местным начальством в Ярославле, развернул огромный плакат: «Требуем вывода советских войск из Венгрии!»[494] Его моментально арестовали.

Возмущались и другие. На одном из заводов Сталинграда (Волгограда) рабочие обсуждали недостатки социализма: «Венгры делают правильно, что бастуют. Они не хотят нашего строя, им не нравятся колхозы и социализм… Не то, что у нас: все запуганы»[495]. Правда, в основном преобладали такие мнения: «Зря, что ли, за них кровь проливали?» «Мы заплатили кровью за Венгрию в 1945 году… С какой стати ее надо отдавать американцам, под их влияние?»[496]

Но главное, и сторонники применения силы, и его противники считали, что во всем «виноват» секретный доклад. Биолог-антилысенковец Александр Любищев, осуждавший венгерское вторжение, замечал, что этот доклад «сделал гораздо больше, чем все пропагандистские речи „Голоса Америки“ и „Свободы“»[497]. А пенсионер из Харькова Александр Пашков, хотевший послевоенной оккупации всей Европы, писал в «Правду», что все произошло «из-за болтовни, развязанной на ХХ съезде партии о грязных делах Сталина. Ума не хватило сделать потише, вынесли такую пакость на весь мир»[498]. Газета это письмо не напечатала, но отправила в ЦК, где его внимательно изучили, особенно тезисы о чрезмерной «болтовне» первого секретаря.

Хрущев до конца жизни защищал свои венгерские решения, объяснял про контрреволюцию и «буржуазные» устремления Имре Надя. В особенно откровенные моменты говорил: «Я не спал ночами. Что скажет обо мне народ?! Сталин расширял границы нашей страны, а я их в Венгрии сдаю».

Тем не менее, когда он выходил за забор в Петрово-Дальнем на прогулку вдоль реки и там из окрестных санаториев собирались отдыхающие с ним пообщаться, он разговаривал как настоящий бунтовщик. Особенно прадедушка любил время зимних каникул, когда приезжали студенты, молодежь. Однажды на вопрос о протестах и демонстрациях в западных странах он ответил, что и в СССР надо было разрешить: «Не все демонстрации ведут к революции, они улучшают систему, учат лучшему обращению с трудящимися. А у нас за них сажали. Я сажал!»

Хрущев вспомнил историю, как однажды после Пасхи пропустил целый рабочий день в Рутченкове. Хозяин пугал: не получишь денег. «Я тогда вообще перестал на работу выходить, пока мне всей зарплаты не заплатили. У нас, у рабочих в царской России, было влияние, а теперь в государстве