Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

его жизнь была борьбой с бюрократией, «нетипичны», а публикация ошибочна[502]. По свидетельству Шепилова, Кремль все же решил не обострять ситуацию: «Мы… решили сделать как с Эренбургом, роман которого „Оттепель“ некоторые пытались представить чуть ли не классическим… Посоветовавшись с тов. Хрущевым, мы издали роман 100-тысячным тиражом. Сразу покупать перестали, все увидели, что это дрянь»[503].

Этот роман — как и «Оттепель» — высокохудожественным произведением не назовешь, но партийный скандал из-за него тоже было незачем устраивать.

В декабре Президиум готовился разослать всем парторганизациям секретное письмо «Об усилении политической работы парторганизаций». К моменту рассылки 19 декабря Никита Сергеевич сумел немного смягчить его текст, довольно жесткий, написанный под влиянием Вячеслава Михайловича. Несмотря на новый пункт о том, что «те, на кого влияет иностранная пропаганда», не должны автоматически считаться вражескими элементами, общий тон документа был суров: в борьбе с идеологическими врагами диктатура пролетариата должна быть беспощадной; восстание в Венгрии было не демократическим, a реакционным и т. д. И репрессивная машина, приниженная, но не ликвидированная, заработала заново. Школьник Лазарянц, о котором упоминалось выше, получил три года исправительно-трудовых работ, а потом, после совершеннолетия, его опять судили; его отец, директор завода, и мать, директор школы, оба лишились должностей[504].

Из протокола № 64 заседания Президиума ЦК КПСС об усилении работы партийных организаций

13–14 декабря 1956

[Из открытых источников]

Вернулась тема чисток в партии и наделения КГБ особыми полномочиями — не с точки зрения разоблачения и осуждения, а как необходимого инструмента бдительности. Кремль боялся, что «зараза» из Будапешта может распространиться на Москву[505]. В 1957 году почти 2000 человек были арестованы за антисоветскую деятельность, правда, в основном это были недовольные рабочие, хотя именно студенты и интеллектуалы считались «подверженными наибольшему риску» влияния[506].

Уже летом во время работы над постановлением по XX съезду советская интеллигенция вызывала опасение своим инакомыслием. Сталинизм заклеймили, но идеологической основой литературы все равно оставалась печально известная резолюция «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». К 1956 году она утратила силу, но как партийную доктрину ее никто не отменял.

В июне ленинградская «муза блокады», поэтесса Ольга Берггольц, потребовала ее пересмотра как не соответствующей новой линии партии. Влиятельный Константин Симонов настаивал на том же. Студенты Московского университета выдвигали еще более радикальные требования, призывая отделить искусство от политики. Аспирант и секретарь комитета ВЛКСМ исторического факультета МГУ Лев Краснопевцев и другие создавали кружки, в которых обсуждали «настоящий» коммунизм и изучали историю деспотизма в России, которая объясняла сталинизм не вождем, а государством.

Интеллигенция все активнее поднимала вопрос о свободе творчества и дискуссий. XX съезд говорил о восстановлении партийной демократии, и в творческих организациях особенно хотели видеть эти изменения на деле, а не на словах[507]. Но так как роман Дудинцева — как когда-то пьеса Зорина «Гости» — описывал моральную деформацию советского общества в сталинскую эпоху и вместо отдельных проблем клеймил всю систему, не только сталинские консерваторы, но и сам Хрущев одобрить его не могли. Не зря же в отчетном докладе XX съезду первый секретарь настаивал на том, что творческая деятельность всех искусств «должна быть проникнута духом борьбы за коммунизм»[508].

На совещании писателей в ЦК КПСС 13 мая 1957 года Никита Сергеевич эту мысль продолжил: «Почему партия так много уделяет внимания вопросам литературы и искусства? Потому, что литературе и искусству принадлежит исключительно важная роль в идеологической работе нашей партии, в деле коммунистического воспитания трудящихся… вся наша интеллигенция своим творчеством активно участвует в созидательной деятельности советского общества, верно служит своему народу»[509].

Перед встречей с литераторами отдел культуры ЦК посетовал, что московский Союз писателей не образумился после критики Дудинцева и продолжает придерживаться «неправильной линии». Некоторые студенческие кружки, созданные осенью 1956 года, стали превращаться в антикремлевские конспиративные организации. Члены группы Краснопевцева в МГУ восприняли письмо ЦК «Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских враждебных элементов» от 19 декабря как неприемлемый «формальный отказ руководства СССР от курса на обновление». Пока еще марксизм и «научный социализм», освобожденный от сталинизма, был главной идеологией этой молодежи, но несогласие с Кремлем по поводу разного рода свобод начало перерождаться в нелегальное политическое подполье.

Консерваторы волновались, и Хрущев заводился вместе с ними. Сначала он не собирался на совещание с писателями, но Всеволод Кочетов, главный редактор уже тогда не всегда либеральной «Литературной газеты», напросился на разговор с первым секретарем, чтобы предупредить его о «трагическом положении» в литературе. «Советская литература уходит из рук партии, — жаловался он. — Появляются один за другим романы вроде романа Дудинцева, рассказы. Театры наводняются спектаклями черт знает какими»[510].

Краткая запись выступления Н. С. Хрущева на заседании Секретариата ЦК КПСС о роли И. В. Сталина в истории, о писателях и др.

13 мая 1957

[РГАНИ. Ф. 52. Оп. 1. Д. 247. Л. 30–34]

Театр «Современник» на площади Маяковского (Триумфальная)

Середина 1960-х

[Из открытых источников]

Действительно за месяц до этого Студия молодых актеров под руководством Олега Ефремова открылась премьерой спектакля по пьесе Виктора Розова «Вечно живые» — с личной, а не героической трактовкой жизни военных лет. Это было начало театра «Современник».

Антиоттепельщик Кочетов волновался, что «ходили всякого рода слухи по поводу позиции тов. Хрущева по отношению к литературе, якобы он сказал, не надо вмешиваться в писательские дела и т. д.». «Всякие подобные слухи деморализовали и тормозили работу среди писателей», поэтому он хотел удостовериться, что Никита Сергеевич партию в обиду не даст.

И Хрущев, недовольный «кучкой» непокорных активистов, выступающих «против партийности нашей литературы», пошел ее защищать. Вдохновленные XX съездом писатели надеялись, что первый секретарь поддержит их «либеральное» направление. Иначе зачем вообще было говорить о гуманизме и восстановлении справедливости? Но Хрущев бы не был Хрущевым, если бы проигнорировал жалобу Кочетова на фрондерство писателей, особенно в новом либеральном альманахе «Литературная Москва». Его главным редактором был Эммануил Казакевич, тогда известный повестью «Звезда», но Никита Сергеевич считал, что другой создатель альманаха, более знаменитый лауреат Сталинской премии, военная поэтесса Маргарита Алигер, собирается «подбить ноги» советской литературе, организовав в Москве Кружок Петефи[511].

Обращаясь к писателям, Хрущев не замолкал два часа, по рассказам, начав непосредственно: «Вас много, а я один. Вы написали много книг, но я