Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

физическое различие представляет собой большое неудобство и для нас, и для вас, поскольку, по моему мнению, вашим людям причиняют здесь превеликие мучения, да и наши страдают от этого соседства. Одним словом, страдают обе стороны – и мы и вы. Если это допустить, то это составляет по крайней мере причину, по которой нас следует разделить[597].

До осени 1862 года официальные объяснения гласили, что война ведется исключительно ради сохранения США. “Курица – умнейшее из животных, – сказал Линкольн одному из своих генералов, – ведь она не кудахчет, пока не снесет яйцо”. Он решительно не желал выглядеть глупцом, защищающим принципы, которые не мог отстоять на поле боя. Лишь 22 сентября 1862 года, после триумфа северян при Антиетаме, он решил, что пришло время объявить: “В первый день января в год от Рождества Христова одна тысяча восемьсот шестьдесят третий все лица, содержащиеся как рабы на территории любого штата или определенной части штата, население которого находится в состоянии мятежа против Соединенных Штатов, отныне и навечно объявляются свободными”. Это распоряжение не принесло свободу ни одному рабу на контролируемых Союзом землях (там Линкольн на определенный срок сохранил рабство), но 3 миллиона рабов в южных штатах свободу получили. Прокламация Линкольна “взбудоражила Юг”[598].

Теперь у Севера, кроме желания сохранить единство страны, имелась и нравственная цель. “Война стала благородной, – заявил Линкольн в Конгрессе. – Давая свободу рабам, мы обеспечиваем свободу свободным людям”. Прокламация оказала значительное влияние на ход войны: в армию северян вступило 180 тысяч негров, и это пополнение (учитывая, что до ноября 1864 года исход конфликта оставался неясным) оказалось очень кстати. Существование рабовладельческой системы, процветавшей более двух с половиной веков, самой масштабной и прибыльной в Западном полушарии, подходило к концу[599].

Заявление Линкольна, может, и стало переломным моментом в стратегическом отношении – но не в умах американцев: Север продолжал подавать противоречивые сигналы. “Спасение союза” сплотило все партии, но включение в число целей Севера освобождения рабов, как ничто другое, разделило нацию[600].

Даже после Гражданской войны в дискуссиях преобладала точка зрения южан и северян, симпатизировавших делу Юга. Почему? Макферсон называет одну из причин:

Когда в 1958 году я поступил в магистратуру, историческая репутация аболиционистов была хуже некуда. Историки предыдущего поколения изображали их лицемерными фанатиками, спровоцировавшими усобицу Севера и Юга и навлекшими ненужную Гражданскую войну… Этот взгляд на аболиционистов сохранялся в 1950‐х годах, даже когда изучение истории стало кардинально меняться[601].

И все же удивительно, что историки поколениями затруднялись сделать вопрос о рабстве первостепенным в любом споре о Гражданской войне. Возможно, Север, стремясь упрочить союз, предоставил Югу некоторую свободу в изображении истории их отношений в качестве средства восстановления. “Угасание интереса к изучению Гражданской войны, – писал в 1980 году Эрик Фоунер, – было в некоторой мере неизбежным, поскольку к концу 1950‐х годов оно зашло в концептуальный тупик”[602][603].

1960‐е годы, воодушевленные движением за гражданские права, отмечены возвращением интереса к изучению рабства. Тогда сложилось общее мнение, “фундаменталистская школа”, к которой принадлежали в том числе Фоунер и Макферсон. Эти ученые не только утверждали, что рабство стало коренной причиной конфликта: по их мнению, политические разногласия Севера и Юга были обусловлены тем, что Север поощрял свободный труд, а Юг отстаивал рабовладельческий уклад и стремился к его распространению. Так что если бы присоединяемые к союзу территории были свободными, баланс власти в итоге склонился бы на сторону аболиционистов, и Югу в силу демократической процедуры пришлось освободить рабов. Фоунер объяснял, что рабство являлось не просто оформлением расового доминирования – оно было формой организации труда, а победа Севера, отождествлявшего свободу с возможностью добровольно предлагать труд на рынке, способствовала культурной гегемонии капитализма свободной конкуренции. Рабство привело к низведению человека до положения вещи, товара. Освобождение невольника было подобно растрате впустую ископаемого топлива – это означало лишить себя ценнейшего товара (в Древнем Риме рабов называли “человеческим золотом”). “Дело Союза”, как и “проигранное дело”, во многом являло собой область мифов и благоговейного трепета.

Нас теперь могут озадачивать различные интерпретации истории Гражданской войны, однако они отражают свое время, политические тенденции, общественные запросы и настроения – все эти факторы, влияющие на “скажи всю правду, но не в лоб”. Вероятно, споры утомили историков, поскольку к концу 1970‐х годов изучение этой сложной темы снова забросили – в рамках “общего кризиса академической истории”, обусловленного (по словам Фоунера) “беспрецедентным переосмыслением исторической науки, когда традиционный упор на институты и события, на политику и идеи был вытеснен многочисленными «социальными» проблемами и новыми методами, в том числе устной историей и демографией”. Впрочем, Фоунер признает, что привлечение общественных наук все же помогло историкам Гражданской войны.

При этом южане до сих пор сохраняют особый взгляд на войну. Писатель и гарвардский профессор Генри Луис Гейтс отметил, что “в апреле 1865 года Конфедерация не погибла, а преобразилась”[604]. В 2010 году губернатор Виргинии выпустил воззвание (в четыреста слов), приуроченное к “Месяцу истории Конфедерации”, в которой обошелся вообще без упоминания о рабстве. В кино старый Юг по‐прежнему изображают романтическими красками. В октябре 2017 года Джон Келли, глава аппарата Белого дома при Трампе, заявил, что к Гражданской войне привела “недостаточная способность искать компромисс”. Это открытие глубоко опечалило ряд историков. Они сочли заявление Келли “крайне провокационным” и признались, что “несколько удручены” плохим знакомством с предметом такого крупного чиновника. Есть очень мало (если они вообще существуют) памятников чернокожим лидерам Реконструкции, и до сего дня в США нет ни одного памятника миллионам жертв рабства. В ноябре 2020 года Си-эн-эн сообщила, что всего 16 % американских старшеклассников знают, что сутью Гражданской войны была борьба с рабством. Единственная константа американской истории – ее расизм, даже если это не делает страну необычной.

Гражданская война в США дошла до нас не только в текстах. Фотография, едва покинувшая колыбель, уже направляла ход американской истории. Новое искусство давало самое точное, реалистичное изображение человека, места или предмета, и во время войны люди хотели быть запечатленными. Фотография стала демократической технологией. К концу первого года войны в Америке изготовили более 25 миллионов дагерротипов. Спрос на фотокарточки резко вырос – особенно на cartes de visite [маленькие фотопортреты, наклеенные на паспарту], и новобранцы перед отправкой на фронт шли в студию и платили по доллару за свое изображение. В одной популярной нью-йоркской студии “ждать порой приходилось часами”[605]. Солдаты нередко умирали, держа в руках