Лейтенант Шмидт. Герой или авантюрист? (Собрание сочинений) - Владимир Виленович Шигин

Через некоторое время от генерала Каульбарса поступила новая телеграмма: «Казармы, в которых находились мятежники, окончательно заняты войсками к 6 часам утра 16 ноября; всех сдавшихся и снятых с "Очакова" – до двух тысяч человек, среди которых большое число подлежащих увольнению в запас… Считавшийся утонувшим номерной миноносец найден у берега; на "Очакове" пожар прекратился, он остался на воде, внутренность выгорела. В городе Севастополе спокойно».

Бирилёв повез эту телеграмму в Царское Село.

– Каковы потери среди офицеров флота? – поинтересовался император.

– Кроме раненого контр-адмирала Писаревского, умершего от ран капитана 2 ранга Славочинского и раненого капитана 1 ранга Матюхина, никто из офицеров не пострадал.

Николай Второй сказал с укором:

– Однако Ваши распоряжения, Алексей Алексеевич, не внесли умиротворения в среду черноморских моряков. Что теперь думаете предпринять?

– Государь, рассматривая историю недавних матросских возмущений, нетрудно заметить, что они обыкновенно поднимались сравнительно небольшой группою единомышленников, людей отчаянных и неразборчивых в средствах. Эти тесно сплоченные люди низвергали власть офицеров, захватывали в свои руки судно и затем терроризировали массу матросов, в значительной своей части вовсе не помышлявших бунтовать… Будь у командира «Потемкина» отряд из нескольких десятков верных долгу людей, то горсть бунтовщиков встретила бы отпор уже в самом начале – и бунта бы не произошло… Как мне кажется, на наших судах должны быть особые отряды морской пехоты. Я думаю, армия согласится выделить флоту для этой цели несколько тысяч солдат. Командовать этими отрядами, распределенными по крупным судам, будут особо доверенные офицеры.

– Не вызовет ли появление этих отрядов на кораблях очередных волнений среди матросов?

– Отряды морской пехоты – мера временная. Когда ныне взбудораженная матросская масса, наконец, успокоится, вновь проникнется чувством воинского долга, станет действительно надежной опорой государства, тогда можно будет их упразднить. А теперь я просто не вижу, как еще охранить Андреевский флаг!

Не ответив ни «да» ни «нет», Николай II через некоторое время осведомился о судьбе офицеров, находившихся заложниками на «Очакове».

– Мятежники высадили их на берег. Так что здесь все благополучно.

– А каковы потери среди населения и солдат: много ли убитых и раненых?

– Среди населения пострадавших немного: у одной женщины осколком перебита нога, у одного мужчины оторвано ухо. А вот среди солдат, штурмовавших казармы, очень много убитых и раненых. В основном – от снарядов с «Очакова», стрелявшего по ним перекидным огнем через город».

* * *

Что касается плененного Шмидта, то его разместили на броненосце "Ростислав". О нескольких часах своего пребывания там Шмидт оставил весьма подробные воспоминания. Читая их, просто невозможно не понять, что написаны они человеком с явно ненормальной психикой. Шмидт подробнейшим образом описывает, кто, что и когда ему говорил, какое нехорошее было выражение глаз у говоривших с ним офицеров. Шмидт сильно возмущается, что ему не дали сразу же вымыть перемазанное углем лицо и руки, не напоили сразу же горячим чаем…не пригласили отобедать в кают-компанию, не переодели в чистую одежду, отобрали папиросы и спички, не дали сыну подушку и т. д. и т. п. Только что сам вещал офицеров, а тут требует от них же к себе горячий чай!

Однако Шмидт все же признает, что по его требованию с сожженного (!) "Очакова" ему все же позднее привезли чистую одежду (как после этого поверить в то, что крейсер был полностью сожжен!). Затем Шмидту разрешили, и умыться, и накормили. Обо всем этом "красный лейтенант" пишет с чисто немецкой педантичностью, однако при этом ни словом не упоминает о десятках только что погибших по его воле людей, словно их никогда не существовало. Шмидт занят исключительно своей особой. Один из офицеров Черноморского флота вспоминает, что когда Шмидта привезли на броненосец "Ростислав" то матросы броненосца, взбешенные предательством "красного лейтенанта" по отношению к их собратьям, брошенным на "Очакове", хотели его расстрелять. Спасло Шмидта только вмешательство офицеров.

Кстати отношение к пленным было не столь уж и плохое, даже на уровне командования Черноморским флотом. Из воспоминаний Евгения Шмидта: "– Это что за птица? – с удивлением воззрился на меня Феодосьев (младший флагман Черноморского флота, контр-адмирал – В.Ш.). – Как будто не матрос. Совсем мальчишка…

– Я сын Шмидта, реалист шестого класса, и умоляю ваше превосходительство предоставить мне возможность быть вместе с отцом, воспользовался я случаем изложить свою просьбу, с которой раньше не знал, к кому обратиться.

Адмирал внимательно посмотрел на меня и вдруг улыбнулся такой доброй улыбкой, что все лицо его озарилось каким-то внутренним светом.

– Господи, Твоя воля! Теперь и гимназисты полезли революции устраивать! Куда папаша, туда и сынок!.. Эх, молодой человек!.. Иван Николаич, отведите сего юного Робеспьера к папаше. Революции – революциями, а чувства-то родительские всегда одинаковы".

Младшего Шмидта приводят к старшему, который находится в кают-компании броненосца "Ростислав". Шмидт сидит на угловом диване. Кроме него в кают-компании присутствуют офицеры, которые приходят в себя от пережитого и "принимают на грудь". Это именно те офицеры, которых Петр Петрович взял в заложники и еще несколько часов обещал вещать на реях "Очакова". Теперь они, что вполне объяснимо, снимали стресс.

Из воспоминаний Евгения:

"– Пир победителей, – с горькой усмешкой прошептал мне отец, кивнув в сторону продолжавшейся пьяной оргии. – Хорошо, что тебя здесь не было полчаса тому назад. Как они издевались надо мной, сынишка!

И отец шепотом стал рассказывать, как приняли его г.г. офицеры броненосца «Ростислав», бывшие знакомые и сослуживцы. Я с ужасом слушал его, и единственный раз в жизни хотел ему не верить. Но я не мог не верить этому человеку; я скорей не поверил бы всему миру, чем ему – я слишком хорошо его знал. Инициатором и дирижером всех издевательств был старший офицер корабля, лейтенант Карказ. Когда конвойные, предшествуемые Карказом, внесли отца на руках в кают-компанию, Карказ громогласно предложил:

– Господа офицеры! Приветствуйте командующего Флотом!

Офицеры сначала окаменели от неожиданности, потом разразились хохотом и оглушительным «ура». Отца посадили на диван; толпа пьяных и полупьяных врагов, с бокалами шампанского в руках, окружила его тесным кольцом – и началось подлое глумление над беззащитным и раненым (!?), их политическим, всего несколько часов назад столь грозным, врагом.

– За здоровье славного Командира Черноморского Флота! – кричал один.

– За одержанную им блестящую победу! – подхватывал другой.

– За успехи его высокопревосходительства, прошедшие, настоящие и будущие!

– Ур-р-а-а!..

– За награды, которыми он будет Высочайше пожалован!

– За веревку, на которой его повесят!

– Бра-а-во! Ур-а-а!

– Триумф, триумф, господа! Да будет ему триумф!

Соразмерно с количеством поглощаемого алкоголя страсти разгорались все сильнее. Тосты, претендовавшие на остроумие, постепенно переходили в грубую площадную брань. Потеряв всякое самообладание, победители, с