Лейтенант Шмидт. Герой или авантюрист? (Собрание сочинений) - Владимир Виленович Шигин

понятно, как он не разлетелся в щепы… Несчастный крейсер, пронизываемый со всех сторон снарядами, большинство которых били по нему в упор, прямой наводкой, содрогался всем своим огромным корпусом. Раздирающие стоны невидимых жертв неслись отовсюду, корабль казался живым существом, исходящим кровью…

«Очаков» не сделал ни одного выстрела: я находился на нем до последней минуты и могу с уверенностью утверждать факт молчания очаковских орудий за время «боя», сознавая всю ответственность подобного утверждения…

Некоторые детали из воспоминаний Евгения не соответствуют действительности. "Очаков", как мы уже знаем, все же ответил несколькими выстрелами. Да и из пулеметов его не обстреливали. Вместо пулеметов, как известно, били шрапнелью полевые орудия.

Не будем строги к написанному Евгением Шмидтом. Если среди взрослых мужиков-матросов обстрел вызвал мгновенную панику, то можно только представить, что чувствовал на пылающей палубе "Очакова", брошенный всеми на произвол судьбы шестнадцатилетний мальчишка… И все же кое-что он нам интересное поведал, а именно воссоздал образ отца с распростертыми руками и криками: «С нами Бог, с нами русский народ!» Увы, Шмидт все еще ощущал себя не на мостике расстреливаемого корабля, а на митинговой трибуне. Но ситуация была уже далеко не та. И Бог и русский народ к этому времени уже отвернулись от Петра Петровича. А потому его призывы и лозунги были уже никому не нужны. То, что еще час назад с восторгом воспринималось охмелевшими от мнимой свободы и вседозволенности матросами, теперь ни для кого из них не имело ровным счетом никакого значения, ибо, в эти мгновения вопрос стоял лишь о жизни и смерти, а потому каждый из них был отныне думал только о себе…

Но Петр Петрович не был бы самим собой, если бы даже в такие решающие и страшные минуты остался адекватным и вменяемым человеком.

И снова обратимся к воспоминаниям Евгения Шмидта: "…В верхних частях корабля остались бесформенные груды обломков. Я стал ходить между ними, разыскивая отца… Он бежал с обезумевшими, остекленевшими глазами, иссиня бледным, заглядывая во все углы и хрипло крича мое имя…

– Слава Богу! слава Богу! – проговорил он от ужаса и радости. Господи, благодарю тебя! Давай руку. Умирать, так умирать вместе. Флаг спустил, красный, собственными руками, – признался отец…» Может быть я слишком эмоционален, но кем надо быть, чтобы притащить с собой шестнадцатилетнего сына, а не оставить его на квартире, не отправить к сестре? Зачем надо было Шмидту поставлять сына под выстрелы, а потом еще цинично кричать, что они умрут вместе? Если ты желаешь умирать, так это твое личное дело, но фактически убивать своими руками собственного сына, это уже, извините, нечто не только за гранью здорового рассудка, но и вообще за гранью человеческого начала. Поразительно звучит в воспоминаниях сына им фраза о том, что Шмидт говорил ему всю ахинею "с ужасом и РАДОСТЬЮ"! Это с какой же такой стати он радовался? Идет бой, людей рвет на куски шрапнель, а Петр Петрович испытывает восторг!

Идиотизм Шмидта, притащившего за собой сына на поднявший восстание корабль, был очевиден даже для арестовавших впоследствии отца и сына офицеров. Из воспоминаний Евгения: " – Зачем вы на мостике-то стояли, Женя? – дружелюбно спросил меня ростиславец. – Смотрел, смотрел я на вас и думал: что за человек? Ведь убить могли!" Однако на самом деле умирать Петр Петрович не собирался. Едва борт крейсера начал содрогаться от первых попаданий, Шмидт со своим шестнадцатилетним сыном, пользуясь всеобщей неразберихой, первым (и это доказано документально!) покинул обстреливаемый корабль, бросив на произвол судьбы сотни и сотни поверивших ему людей. Допустим, что он был в полном уме и прекрасном здравии, так, по крайней мере, он утверждал в ходе следствия и судебного разбирательства и в этом убеждали суд адвокаты. Значит, бесспорным остается факт оставления командиром, корабля, ведущего бой. Причем, оставления самым постыдным для командира и особенно, офицера-моряка способом, – поспешным бегством. А как быть со знаменитой традиций, согласно которой, командир, если и покидает свой корабль, то только последним, а то и вовсе уходит с ним на дно? Все это, как мы понимаем, не про Шмидта. Что касается собственной шкуры, то тут он не о каких традициях и не вспоминал. Кстати, в отличие от Шмидта кондуктор С.П. Частник, принявший на себя командование крейсером, оставался на «Очакове» до конца и был снят с корабля шлюпкой с "Ростислава" вместе с последними 10–12 матросами.

Дезертировав самым бесстыдным образом в очередной раз, Шмидт впоследствии так оправдывает свой поступок: "Мне часто думается, что Россия не позволит меня предать смертной казни… Я пойду на смерть спокойно и радостно, как спокойно (!) и радостно (!) стоял на "Очакове" под небывалым в истории войн (!!!) градом артиллерийского огня. Я покинул "Очаков" тогда, когда его охватил пожар, и на нем нечего было уже делать, некого было удерживать от панического страха, некого было успокаивать. Странные люди! Как они все бояться смерти (!!?) Я много говорил им, что нам смерть не страшна, потому, что с нами "правда". Но они не чувствовали этого так глубоко, как я, а потому и дали овладеть собой животным страхом смерти…" Перед нами не запись, сделанная нормальным человеком, а какой-то поток сознания психически больного человека. Нормальному человеку трудно представить, как мог Шмидт столь беспардонно расхваливать себя и свое очередное бегство и при этом одновременно столь цинично отзываться о людях, пошедших за ним и погибших из-за его амбиций.

* * *

Итак, Шмидт, перебравшись на миноносец и, бросив на произвол судьбы "Очаков" со всей его погибающей командой, на полном ходу попытался вырваться из Севастопольской бухты, держа курс в открытое море. Существует мнение, что Шмидт хотел уйти в Турцию. Сам он это, впрочем, отрицал. Впоследствии на допросах упорно настаивал на том, что сразу направил эсминец в Артиллерийскую бухту. Подобное утверждение было, по меньшей мере, несерьезно, так как Шмидт был прекрасно осведомлен о том, что везде по берегам бухты были плотно размещены правительственные войска. Очень уж не хотел Петр Петрович, чтобы всплыл одесский след во всей этой мутной истории… В дальнейшем, уже в ходе следствия, Петр Шмидт не скрывает того, что в случае поражения восстания он собирался уйти на «Очакове» в Одессу, так что, конечной целью маршрута миноносца № 270 могла быть только Одесса.

Евгений Шмидт придерживается версии о том, что отец пытался прорываться в Румынию или Болгарию. Из воспоминаний сына: "Надев шинель на голое тело, отец, первым делом, осведомился, в каком положении находится машина. Оказалось, что в полной исправности.