Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

умер. В палатах лежат подолгу. Сначала заинтересуешься больным, ходишь к нему по два-три раза в день, следишь за ходом болезни. Но когда больной лежит пять-шесть недель, один день лучше, другой хуже. Температура ползет по кривой, несколько десятых кверху, несколько книзу. Спросишь больного, как он себя чувствует, и всегда один ответ: «Да, подходяще! Дай тебе Бог здоровья за твои хлопоты-то». Я попросился на фронт, но мне отказали. Да и семья у меня большая. Куда уже мне ехать! А хотелось бы! – мечтательно проговорил он. Но, вспомнив, что у него еще сидят с утра больные и ждут очереди, он стал прощаться со мной: – Тина Дмитриевна, если останетесь еще здесь, приходите к нам. Мы будем очень рады.

– Нет, доктор; мы едем домой, сейчас же как только пообедаем.

Мы распрощались: доктор пошел на свой фронт, а я – обедать к отцу Николаю. Матушка-попадья накормила нас стерляжьей ухой, налимьим пирогом, а на закуску были поданы грибы во всех видах: и маринованные крошечные рыжики, и рыжики жареные, боровики соленые, крошечные, не больше наперстка. Рябчики жареные и они же маринованные. После обеда мы сидели у них недолго. Только что приехали домой, няня сказала, что ко мне приходила Степанида. Ребенок у нее хворает.

– В прошлое воскресенье ездила в больницу, да, видно, не полегчало. Сходи уж! Сделай Божескую милость! Степанида-то шибко горевала, что не застала тебя. Она вот как жалеет девчушку-то! Махонькая она еще, весной только родилась, а все же жалко… Пойди! Сходи…

– Что я могу сделать, чем помочь, раз доктор не помог?! Я ведь не доктор и лечить я не имею права…

– Да што ты, Господь с тобой! Какое такое право нужно тебе? Помоги, да и только! Чать муж-то у тебя доктор?! Пойди! Пойди, пожалуйста…

Пришлось пойти. Все равно нянька не дала бы покоя.

– Да как я ее двор-то найду?

– Какая мудрость-то! Спроси кого ни на есть, всякий покажет, не столица ведь тут у нас!

Пошла. По дороге попался мальчик, шел к нам в усадьбу. Ему на вид было лет семь. Босой, пестрядинные штанишки висят ниже бедер на одной пуговице, такая же рубаха, ворот расстегнут, рукава до локтей, волосы льняные, спутанные, мордочка грязная, глазки востренькие. Не доходя несколько шагов до меня, мальчик остановился на краю дороги, как бы пропуская меня.

– Здравствуй! Ты куда идешь? – спросила я. Молчит, опустив голову…

– Идешь играть к Каде? Ну, иди!.. – И я пошла дальше. Но сейчас же услышала позади шлепающие, быстрые шаги. Оглянулась… Мальчишка бежал за мной. Но, как только я повернулась к нему, он остановился, не добежав до меня.

– Что ты хочешь? – Опять опустил голову. Молчит. Я подошла и нагнулась к нему. – Где ты живешь? Где твоя мама? Э! Да ты не умеешь говорить! Ну, прощай, я пойду в деревню. – Я сделала несколько шагов и остановилась. – Послушай! Ты знаешь, где живет Степанида? – Кивнул головой. – Пойдем, покажи ее двор. Я дам тебе пятак.

– А ты дохторша? – еле слышно спросил он. – Ты Тина Митревна?

– Ну да! Конечно, я…

– Мамка послала меня за тобой. Ребенок у нас хворает шибко; животом мается, – вдруг осмелев, заговорил мальчик толково, серьезно, как взрослый. Мы пошли.

– Кто болен-то? Брат или сестра твоя?

– Сестра. Она маленькая еще.

– А отец где?

– На войну угнали.

– Мужики-то дома есть еще?

– Нету, только дедушка да я.

– Какой же ты мужик? Ты еще маленький…

– Мамка меня так зовет и дедушка, когда кличет помогать ему: «Данило, – говорит, – пойди подержи лошадь, ты ведь уж мужик!» Мамка тоже, когда будит утром, всегда говорит: «Вставай, вставай! Вон мужики-то встали уж все! И в поле поехали уже!» Когда тятенька был дома, он брал меня в поле, боронить. Вот наша изба, – сказал он, стрелой помчался вперед и скрылся во дворе. Сейчас же из дома вышла женщина, а с ней и мой провожатый.

– Здравствуйте! Это вы Степанида, у которой болен ребенок?..

– Я самая! Милости прошу в избу… – Мы вошли. Посреди избы висела люлька, в которой пищал ребенок.

– Что с ним? – подходя к ней, спросила я. В люльке лежал живой трупик. Бледно-восковое личико, тоненькие ручки и ножки; от постоянного трения одной о другую на пятках кожа растерта до мяса. – Понос у нее? Чем кормишь ее?

– Когда дома – грудью. А так молоком коровьим да кашей. Да она, почитай, ничего и не ест теперь. – Степанида показала молоко, которым она кормит ребенка. Оно весь день стоит в печке и стало совершенно красным, густым, как топленые сливки. Я объяснила, как могла, что это вредно для ребенка. Но когда я дошла до указания, что молоко нужно разбавлять водой, то баба просто обиделась на меня:

– Пошто его разбавлять водой-то? Слава богу, корова-то своя; молока-то хватит.

Через несколько дней девочка у Степаниды померла. Но практика моя не прекратилась. Меня звали все время: то к больному ребенку, то к взрослым. Я ходила по избам, как акушерка, с чемоданчиком, в котором у меня была самая простая аптечка, взятая для себя: касторка, каломель[23], пузырек с каплями опиума, аспирин, хинин, йод, вата и бинты. Вся неделя прошла в хождении по избам.

Потом поехали на пруд ловить рыбу. Рыбы не оказалось совсем никакой! Поехали мы втроем – я, брат и Ива. Сестра была занята. Приехали мы к какой-то луже, покрытой травой и ряской. Кое-где и прямо целые кусты росли из воды. Брат не пошел ловить рыбу.

– Я лучше посижу да посмотрю, сколько вы наловите стерлядей, – сказал он.

Ива и я спустились к «пруду». Тут же, около берега, стояла лодка-плоскодонка, чуть не до половины залитая водой. Одно широкое весло плавало в лодке. Ива взял весло и стал им выплескивать воду из лодки.

– Тина, садись на корму, там суше, – сказал он. – Подожди, я подам тебе руку. – Ива вошел в лодку, стал посреди нее, подал мне руку, и я стала на дно прямо в воду!

– Ива, я промочила ноги!

– Ничего, вода теплая! Иди на корму и садись на скамейку. – Только я шагнула, держась за руку Ивы, как что-то слабо крякнуло под ногами… Еще один миг – и мы уже стояли в воде на дне пруда. Прогнившие доски в лодке не выдержали тяжести и провалились. На крик прибежал брат. Но вместо того, чтобы помогать нам, он стоял на берегу и хохотал, как сумасшедший… Вылезли мы из потонувшей лодки мокрые, грязные, пошли к тележке и поехали домой.

Мой отъезд назначен на воскресенье, с