Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

подробно о своей болезни. Дети больше всего рады, что я больна. Играют у меня в комнате до тех пор, пока их не уведет няня. Нина и Маня живут, по-видимому, весело, никогда не бывают дома. Возвращаются всегда поздно ночью. Всегда веселы, хохочут, спят долго. Встают утром поздно. Сейчас же одеваются и, веселые и нарядные, уходят на весь день до поздней ночи. За две недели, что я здесь, они завтракали дома не больше трех раз и ни одного раза не обедали дома.

Получила от Вани телеграмму: «Береги себя, прими все меры, пишу все инструкции, что делать. Пиши о здоровье часто».

Сегодня получила от него письмо. Полно инструкций, что делать, как питаться, какие принимать меры, лежать и не двигаться (а я уже встаю и хожу). Бедный мой Ваня! Он все еще беспокоится, а я почти совсем поправилась. Письма так долго идут! Хотя я ему писала, что меня лечит знаменитый по желудочно-кишечным болезням московский доктор. Понемногу доктор разрешает кое-что есть; моя диета улучшается и расширяется. Вчера Нина и Маня пристали ко мне, что нельзя сидеть все время дома:

– Если ты будешь сидеть все время одна дома, то ты все лето не поправишься. Ешь рисовый отвар! Читаешь Ванины письма! Да от этого и здоровый человек заболеет! А уж больной – никогда не поправится. Идем лучше в цветник. Там ты увидишь публику, послушаешь музыку, и сразу тебе станет лучше. В цветнике прекрасный ресторан; они приготовят для тебя все, что нужно. Идем, идем! Довольно тебе сидеть и киснуть.

Они так пристали ко мне, что даже поехали со мной к доктору на прием.

– Хорошо! Я спрошу доктора, можно ли мне выходить и сидеть в саду.

Доктор, конечно, разрешил; только по вечерам не сидеть долго, если есть сырость. Но, боже мой! Я так похудела, что ни одно платье не годится мне никуда. Все висят как на вешалке. Пришлось позвать портниху и ушивать платья.

Цветник произвел на меня очень сильное впечатление. Как раз, когда мы приехали туда в двенадцать часов, играл оркестр. Масса солнца, цветов и нарядной публики! Мы пошли в ресторан, заняли столик. Я добросовестно заказала для себя самый скромный завтрак. А в меню было столько вкусных вещей! Но все запрещенных для меня… Мы сидели на террасе, слушали музыку и завтракали. Все скамейки около оркестра были заняты ранеными, которых здесь тысячи. В Пятигорске много госпиталей для выздоравливающих офицеров и солдат. Первый мой выход в свет закончился благополучно. Хотя я ушла домой очень рано, но Нина и Маня все же успели познакомить меня кое с кем из своих знакомых. На первый раз я довольно сильно устала и уехала домой, а они остались в цветнике. Дома я застала письма от сестры и брата: «Тиночка, родная, получила твое письмо. Меня очень тревожит твое недомогание. Что с тобой? Почему не пишешь? Давно уже ничего от тебя нет. Я осталась в усадьбе одна с детьми: Ива уехал на завод, Харитон на кумыс, от тебя нет писем. На душе тоскливо и как-то тревожно!» Это писала сестра.

«У меня есть собственная кобылица-кормилица, – писал брат. – Три раза в день эта кормилица приходит туда, где я лежу, и калмык доит ее, а я тут же пью это теплое молоко. Лежу на кошме целый день и наблюдаю, как носятся табуны лошадей по степи. Трава высокая, маленьких жеребят едва в ней видно. Жара страшная! Но калмыки ходят в теплых халатах и в барашковых шапках. Таких, как я, здесь много. Но мне жаль, что нет здесь тебя! Чудные лошади для верховой езды и бесконечные пространства для поездок. Пока не скучаю. Все ново и нравится», – закончил брат свое письмо.

По мере выздоровления меня стало больше тянуть к людям. Каждый день после завтрака я еду в цветник и сижу там, пока есть солнце. Всюду раненые. Много оживленных и бодрых, но много и таких, которых вывозят в креслах сестры и санитары. В Лермонтовской галерее дамы Красного Креста шьют противогазовые маски. Много дам приходит помогать им как добровольцы. У меня быстро завязались новые знакомства среди них. Я пошла в комитет и попросила дать работу и мне. Председательница этого комитета, очень милая и приветливая, Анна Михайловна Васильева. Всех вновь пришедших она ласково принимает и не спрашивает, умеет ли шить, всем дает работу. Скоро стало приходить так много желающих помогать, что стали выносить столы из галерей в цветник. С утра и до вечера работают. Одни уходят, а на их место приходят другие. И целый день работа не прекращается. Вокруг площадки, на которой были расставлены столы для работы, сидели и раненые, греясь на солнце и разговаривая с дамами. Фотографы – профессионалы и любители – все время щелкали аппаратами, снимая нас и группами, и в одиночку. А на другой день приносили карточки и предлагали их купить, а любители – просто дарили. Кого, кого там только не было! Даже очень богатые беженки из Лодзи и Варшавы. Все новости приходили в цветник из «первых рук»: как с театра военных действий, так и с поля флирта. И офицерские жены, матери, сестры и невесты, и просто не знающие, как убить время «курсовые»[24] – все всё знали! И кто за кем ухаживает, и у какой дамы какую награду получил муж и за что, и т. д.

Сегодня после завтрака я не пошла в цветник. Был дождь, и я побоялась сырости. А в три часа пришел почтальон и принес письмо от Вани. Письмо ужасное! Хорошо, что никого нет дома. Я так плакала!.. Муж пишет, что его с транспортом посылают на Ванский фронт: «Это, во-первых, страшно далеко в Турции, а во-вторых, совершенно дикие места. Дорог нет! Шайки курдов стерегут русских из-за каждого камня. Транспорт буквально лепится по горам и обрывам. Одна двуколка упала с обрыва и разбилась. С ней погиб и наш Энвер-паша. Собака ехала в этой двуколке, и ее раздавило». Письмо было написано с похода. Не знаю, что делать! Сижу, плачу и молюсь, чтобы Бог спас его… У меня нервная потребность что-то делать, двигаться. Не могу сидеть. Пошла на телеграф и послала телеграмму, чтобы берегся… Теперь живу ожиданием писем. Их давно уже не было. Я чувствую себя здоровой. Не могу сидеть дома сложа руки и ждать писем. Пойду в цветник. Там у меня завязались новые хорошие знакомства. Познакомилась с беженкой из Лодзи. Она полька, очень хорошенькая, жена крупного фабриканта.