Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий

в архиве внешней политики России письмо от 20 сентября 1799 г. из Парижа в Петербург «двух роялистов, пожелавших скрыть свои имена», с информацией об этом совещании. В этом письме говорилось: «Все единодушно пришли к убеждению, что далее невозможно сохранять Республику и что, следовательно, необходимо заняться восстановлением монархии и решением вопроса о монархе. Одни предлагали младшего принца Орлеанского[1050], другие — испанского инфанта[1051], третьи — герцога Йоркского[1052], иные — герцога Брауншвейгского[1053]. Сьейес, который, как президент Директории, заключал последним, убеждал совещание, что единственный способ достичь мира — это пригласить законного монарха, что могущественный Павел I это всегда бы поддержал без слов[1054] и что без Людовика XVIII войны и волнения будут бесконечны»[1055].

В другом сообщении из Парижа в Петербург от 22 сентября 1799 г. говорилось, что «план аббата Сьейеса — посадить на трон герцога Орлеанского»[1056]. Публикуя эти документы, А.3. Манфред оговорился: он считал, что к ним «нужно отнестись критически, и трудно установить, какую долю истины они отражают»[1057]. Но тот факт, что Сьейес и К° искали оптимальный вариант выхода из кризиса, очевиден. Такой авторитетный и осведомлённый современник, как бывший в те дни министром юстиции, а впоследствии — второй консул Франции Жан Жак Режи Камбасерес, прямо свидетельствовал: «Сьейес прислушивался к предложениям, исходившим от герцога Орлеанского; в то время другом и поверенным Сьейеса был Талейран, и переговоры с агентами герцога велись через его посредничество»[1058]. Комментируя это свидетельство, Вандаль заключает: «Во всех интригах того времени видна рука Талейрана; она служит между ними связующим звеном, примеряет и мешает вместе все комбинации».

Может быть, именно Талейран подсказал Сьейесу, а возможно, они продумали сообща оригинальную идею: учредить во Франции «королевскую власть революционного изделия», которая была бы «из всех реакций наименее реакционной»[1059]. Так два бывших аббата, по существу, предвосхитили наполеоновскую идею coup d'état 18 брюмера. Впрочем, тогда они ещё не рассчитывали на генерала Бонапарта, предпочитая пригласить на трон «революционного изделия» кого-либо из державных особ — как французских, так и чужеземных. Но при этом не исключался изначальный вариант Сьейеса: подбором для «головы» (Директории) сильной, надёжной и послушной ему лично «сабли».

После гибели Жубера в качестве таковой Сьейес попытался использовать генерала Моро. К вечеру 13 октября он ждал только что прибывшего из Италии генерала у себя в Люксембургском дворце. «Захватив Моро, тотчас по приезде, пока он не успел ещё осмотреться, Сьейес рассчитывал победить его колебания и уговорить его стать во главе переворота», — так описывал их встречу А. Вандаль. Но в тот момент, когда Моро вошёл в кабинет президента Директории, Сьейесу принесли сенсационное известие: Бонапарт возвратился из Египта во Францию! Моро тут же воскликнул: «Вот тот, кто вам нужен! Он вам устроит переворот гораздо лучше меня!»[1060]

2. Канун переворота

Правительство и народ Франции отреагировали на возвращение Наполеона из Египта диаметрально по-разному, что и следовало ожидать. Ещё когда Наполеон был в Египте, авторитетный юрист Французской революции, бывший заместитель прокурора Парижской Коммуны[1061] 1792 г. Пьер Франсуа Реаль писал о нём в тюрьму своему знаменитому единомышленнику Филиппо Микеле Буонарроти: «Этого человека ненавидит правительство и обожает народ»[1062].

Первая реакция Директории, а также близких к ней министров и депутатов на ошеломляющую новость «Бонапарт во Франции!» была патологически нервозной. По воспоминаниям П. Барраса, Сьейес на расширенном заседании Директории с участием депутатов Законодательного собрания поставил на обсуждение вопрос о том, что генерал Бонапарт вернулся без разрешения правительства и, главное, без армии. Директор Мулен тут же сделал из этого факта логичный вывод: следовательно, главнокомандующий Восточной армией должен быть осуждён как дезертир. Депутат Совета пятисот, адвокат с очень длинными именем и фамилией Антуан-Жак-Клод- Жозеф Буле де ла Мерт пошёл ещё дальше: «В таком случае я готов лично разоблачить Бонапарта завтра на трибуне Совета и объявить его вне закона!» Сьейес с присущей ему осмотрительностью заметил: «Это повлечёт за собой расстрел, что чревато нежелательными последствиями, даже если Бонапарт его заслужил». Буле де ла Мерт стоял на своём: «Это детали, в которые я не желаю вникать. Если мы объявим Бонапарта вне закона, будет ли он гильотинирован, расстрелян или повешен, — это лишь способ исполнения приговора. Мне наплевать на это!»[1063]

Обсуждение идеи Буле де ла Мерта выдалось столь бурным, как, пожалуй, никогда за время существования Директории. В конце концов все задавались одним и тем же вопросом: а как реагирует на возвращение Бонапарта народ? Поступавшие со дня на день и от часа к часу в течение всего времени пути Наполеона от Фрежюса до Парижа сообщения свидетельствовали о столь повсеместной и единодушной реакции «низов», что директора, министры и депутаты решили вместо того, чтобы отправить генерала Бонапарта на эшафот, устроить ему торжественный приём в Люксембургском дворце.

Да, народ Парижа и всей Франции встречал Наполеона с невообразимым восторгом. Столица, по свидетельствам очевидцев, «как бы внезапно сошла с ума от радости»[1064]. Генерал П.-Ш. Тьебо видел в те дни, как толпы народа собирались на улицах и в садах Пале-Рояля «вокруг какого-нибудь знающего человека, слушали его затаив дыхание, а затем кидались врассыпную распространять новость дальше»[1065]. «Войска парижского гарнизона вышли на улицу, как только была получена весть о высадке Бонапарта, и с музыкой прошли по городу. И нельзя было вполне точно уяснить, кто именно дал приказ об этом. И был ли вообще дан такой приказ, или дело сделалось без приказа?»[1066]

Во всех театрах Парижа о возвращении Наполеона торжественно возвещали со сцен, а в ответ раздавались аплодисменты, крики «браво!», громыхал бешеный топот ликующих зрителей. Этот «общий сердечный порыв, расцвет душ», по выражению А. Вандаля, охватил весь Париж. Юный Пьер Жан Беранже, будущий классик французской поэзии, вспоминал: «Когда разнеслась ошеломляющая весть о неожиданном возвращении Бонапарта, я был в нашем кабинете для чтения, где находились тогда более 30 читателей. Все как один поднялись, издавая долго не смолкавшие клики <…>. Один только он, этот великий человек, мог вырвать Францию из той пропасти, в которую Директория низвергла её. Мне было 19 лет, и казалось, что все стали такими же молодыми, ибо все думали, как и я»[1067].

Париж сочувственно воспринял в те дни весть о том, что и как случилось с