Полководец, Суворову равный, или Минский корсиканец Михаил Скобелев - Андрей Борисович Шолохов

В 1882 году Гамбетту и его кабинет заставили уйти в отставку. Любопытно, что через несколько месяцев после смерти Скобелева бывший премьер-министр погиб, как было официально объявлено, от «случайного» выстрела при чистке охотничьего ружья.

В аксаковской «Руси» отмечалось: «оба у себя дома (имеются в виду Скобелев и Гамбетта. – А.Ш.) подвергались травле завистливой посредственности и бессмысленно злобствующего, космополитического радикализма. На обоих горела печать мощного личного духа необычных талантов и страстной любви к величию, части и славе Отечества. Оба владели даром вселять энтузиазм в массы, воздымать разом миллионы сердец неудержимым порывом преданности и самоотвержения. Оба носили в себе чувство своего высшего призвания и налагаемых призванием обязанностей. У обоих в душе сочилась схожая рана: один терзался памятью о Парижской капитуляции, об условиях последнего мира с Германией, унизивших и искалечивших Францию; другой мучился воспоминанием о трактате Берлинском, об отступлении от стен Константинополя, и негодованием при виде австрийских полчищ, вторгающихся в Боснию и Герцеговину…»[332]

Далее автор этой редакционной статьи (вероятнее всего сам И. С. Аксаков) подчеркивал, что смерть 44-летнего Гамбетты так же загадочна, как и гибель Скобелева в расцвете сил, и намекал на политическое мщение. Он прибавлял, что через несколько дней после смерти Гамбетты внезапно же скончался от удара лучший из французских генералов Шанзи.

Что это? Цепь случайностей? Или закономерность, объяснимая обострением политической борьбы между различными масонскими течениями?

Охлаждение к Гамбетте крайне левой партии палаты депутатов, всех радикалов, перешедшее в злобную ненависть по мере его отдаления от них, заставляет предполагать последнее. Видимо, радикалы-космополиты не могли смириться со стремлением Гамбетты к созданию крепкой, сильной государственной власти и обузданию парламента. Весьма опасались эти же силы и Скобелева, мечтавшего о могучей России.

Можно предположить, М. Д. Скобелеву стало ясно, что французским масонам и их российским сторонникам глубоко чужды интересы славянского мира. А сам он, носитель идеи сильной России, не более чем игрушка в их руках. Знал он и правила тайного ордена: если масон, являвшийся обладателем секретов, обнаруживал признаки «непокорности», то он физически уничтожался. Вот почему, возможно, своим друзьям Михаил Дмитриевич неоднократно говорил, что не умрет своей смертью.

В письме И. С. Аксакову 23 марта 1882 года М. Д. Скобелев писал:

«Я получил несколько вызовов, на которые не отвечал. Очевидно, недругам Русского народного возрождения очень желательно этим путем от меня избавиться. Оно и дешево и сердито. Меня вы настолько знаете, что, конечно, уверены в моем спокойном отношении ко всякой случайности. Важно только, если неизбежное случится, извлечь из факта наибольшую пользу для нашего святого народного дела…»[333]

Вероятно также, что двухчасовой разговор, состоявшийся у Михаила Дмитриевича в 1882 году с новым императором Александром III, взявшим антилиберальный курс, вызвал серьезную озабоченность у руководителей радикальных масонских течений. Ведь Скобелев, по свидетельству генерала Витмера, вышел от царя «веселым и довольным».

Уже упоминавшийся Ю. Карцов сообщал, что стремления М. Д. Скобелева находили отклик в русском сердце императора Александра III, в этом и заключалась опасность, которую представлял Михаил Дмитриевич для европейских и петербургских космополитов. Последние откровенно жаловались, что теряют свое влияние на государя. Они также четко сознавали, что М. Д. Скобелев не был подобно, например, генералу Н. Н. Обручеву теоретиком, одинаково готовым составить и проект активных действий и отложить его ввиду несвоевременности на неопределенный срок. У Скобелева слово не расходилось с делом, а его патриотизм не вызывал сомнений. Поэтому отнюдь не исключено, что братья-масоны и «убрали» Скобелева, способствовав распространению других версий его смерти.

Разумеется, эти доводы из области предположений. Тайна смерти «белого генерала» остается неразгаданной. Едва ли она будет когда-либо прояснена окончательно. Но сами догадки и подозрения по этому поводу, всколыхнувшие русское общество, доказывали политическое значение Скобелева в глазах современников.

Согласимся с В. Б. Велинбаховым, что «сегодня «ясно только одно – вся деятельность М. Д. Скобелева в 1881–1882 годах, двусмысленные свидетельства современников, странные совпадения и обстоятельства дают полное право сомневаться в том, что трагедия в «Англии» не была связана с преступлением. Все это дает основания полагать, что здесь произошло политическое убийство, имевшее прямое отношение к той борьбе самодержавия с противостоящими ему силами, которая развернулась в России в конце прошлого века»[334].

В пользу этого предположения свидетельствовали рассказы очевидцев, утверждавших, что лицо покойного Скобелева имело желтый цвет и на нем очень быстро стали выступать странные синие пятна – подобное бывает при отравлении некоторыми сильнодействующими ядами.

5

Однако вернемся к гостинице «Дюссо», вокруг которой 26 июня (8 июля) 1882 года собралась громадная толпа. Здесь были люди всех сословий – народное море. Как вспоминал В. И. Немирович-Данченко, кто-то в толпе стал было рассказывать о последних часах жизни М. Д. Скобелева.

Слушал, слушал старик какой-то. Крестьянин, по одежде…

– Прости ему, господи, за все, что он сделал для России. За любовь его к нам, прости за наши слезы! Не вмени ему во грех. И он человек был, как мы все. Только своих-то больше любил и изводил себя за нас.

И вся окружающая толпа закрестилась – и если молитва уносится в недосягаемую высоту неба, эта была услышана там, услышана богом правды и милости, иначе понимающим и наши добродетели, и наши преступления…

В другой толпе рассказ шепотом:

– Был я у Тестова… Вдруг входит он и садится с каким-то своим знакомым… Я не выдержал, подхожу к нему… Позвольте, говорю, узнать, не доблестного ли Скобелева вижу? Дозвольте поклониться вам. Он вежливо встал тоже… «С кем имею честь говорить?» – спрашивает. «Бронницкий крестьянин такой-то», – говорю. Подал он мне руку и так задушевно, по-дружески пожал мне мою… Ушел, я заплакал даже!

– Он простых любил, сказывают.

– Сам ведь из простых был.

И целый ряд рассказов, один за другим, слышался в толпе. Появились солдаты, лично знавшие покойного…

Невольно думалось, глядя на труп, сколько с ним похоронено – надежд и желаний… Какие думы, какие яркие замыслы рождались под этим выпуклым лбом… В бесконечность уходили поля сражений, где должно было высоко подняться русское знамя… Невольно казалось, что еще не отлетевшие мысли, как пчелы, роятся вокруг его головы.

И какие мысли, каким блеском полны были они… Вот эти мечты о всемирном могуществе родины, о ее силе и славе, о счастье и свободе народов – дружных с нею, родственных ей. Сотни битв, оглушительный стихийный ураган залпов, десятки тысяч жертв, распростертых на мокрой земле… Радостное «ура», торжество победы, мирное преуспеяние будущего… Грезы о славянской независимости.

– Отчего он умер? – слышится рядом.

– Говорят, от паралича сердца…

– Ну, а когда мы с