Еврейский мир. Сборник 1944 года - Коллектив авторов -- История

У кого найти отклик? От кого услышать хотя бы слово ободрения в эти тяжелые годы?

Образ Толстого неизменно вставал перед кружком молодых общественных деятелей в Петербурге, интересовавшихся в то время проблемами еврейской жизни. Ждали только подходящего случая. Он скоро представился.

В июне 1894 года приехал в Россию американский еврейский проповедник Иосиф Краузкопф, представитель реформированной общины в Филадельфии, человек с университетским образованием, д-р философии. Явившись к руководителям тогдашней петербургской еврейской общины, баронам Гинзбургам, Варшавскому, д-ру Драбкину, он заявил им, что прибыл с миссией... не более и не менее, как спасти еврейский народ в России. А для этого он желает видеть министров, государственных и общественных деятелей, влиятельных писателей, ученых и т. д. Правоверные главари общины испугались, однако, вмешательства такого «либерального» спасителя и встретили его весьма холодно. Краузкопф был, однако, не из тех, кто сразу отказывается от своих планов. Не встретив сочувствия у старых заправил общины, — он стал искать поддержки среди других элементов. Между прочим, его направили ко мне, и я познакомил его с кружком интеллигенции, интересовавшимся вопросами защиты прав евреев. Большинства из них нет в живых (в него входили тогда ныне покойные Мих. Кулишер, М. М. Винавер, А. И. Браудо, М. В. Познер, Л. О. Зейдеман, Г. Б. Слиозберг и ныне здравствующий Ю. Д. Бруцкус).

Американец не имел еще определенного ответа на вопрос о том, как спасти евреев, — но внимательно прислушивался к тому, что ему говорили люди, знавшие близко их положение, как и настроение правящих сфер, так и отношение лучших кругов русского общества. Он быстро ухватил основные штрихи, вспоминая разговоры в Америке с русско-еврейскими выходцами, и у него конкретизировалась задача: надо указывать всем — на кого можно повлиять в России, что положение еврейских масс в тогдашней черте оседлости стало совершенно невыносимым, надо открыть им большие возможности, чтобы перейти от торговли и посредничества к труду в мастерской, на фабрике, в поле и огороде. Этой цели, говорил он, помогут и американские евреи. Он рвался идти с этим планом к власть имущим, но министрами были тогда резко реакционные люди, пропитанные насквозь антисемитизмом, — и оставалось одно: идти не к тем, кто у правительственного руля, а к тем, у кого был авторитет моральный и духовный. В то время два русских имени были особенно популярны на Западе: это были Лев Толстой и Владимир Соловьев. Краузкопф естественно хотел их видеть. В нашем кружке было решено, что кто-либо из нас должен будет его сопровождать к этим писателям, и, в случае надобности, дополнять его информацию, слишком наскоро нахватанную, его проекты, недостаточно конкретизированные. А после совещания с Толстым — съездить на юг России в еврейско-земледельческие колонии. Но кому ехать с ним?

Выбор пал на меня, и теперь еще — по истечении 42 лет36) — не могу забыть, с каким волнением я взялся за эту первую ответственную общественную миссию, с каким душевным трепетом стал готовиться к поездке в Ясную Поляну.

В то время было уже известно, что нельзя без предупреждения являться к Толстому, что там стараниями его жены, Софьи Андреевны, организована система строжайшего контроля над посетителями. Советуясь с знакомым толстовцем А. М. Хирьяковым, как все это проделать, я по его совету отправляюсь вместе с американцем к жившему в то время в Петербурге Влад. Соловьеву. Я уже до того встречал Соловьева в литературных кругах и вел с ним переговоры об его участии в «Сборнике в пользу начальных школ».

В. С. Соловьев жил тогда чрезвычайно скромно в чердачной комнате на 6-ом этаже, и у него не оказалось даже стульев, чтобы нас усадить. Соловьев очень интересовался тем, о чем мы собираемся говорить с Толстым, считал это очень желательным. Вспомнил при этом, как охотно Толстой согласился присоединить свою подпись, когда года три тому назад готовился коллективный протест писателей. Соловьев не сомневался в том, что Толстой примет нас хорошо и отнесется серьезно и вдумчиво. Он подошел к подоконнику и стал писать Толстому рекомендательное письмо.

Соловьев не ошибся: Толстой не заставил долго ждать с ответом, и в начале июля мы уже ехали в Москву, остановились там ненадолго, посмотрели большую синагогу на Солянке, где красовались — по распоряжению вел. кн. Сергея Александровича — официальные объявления о... продаже синагоги с публичного торга, видел Марьину Рощу, где ютились во время выселений тысячи высланных из столицы бесправных людей... Сохранившиеся с того времени бараки стали безмолвными свидетелями средневековых сцен, разыгравшихся под сенью старого режима.

Мы не замешкались в Москве, и торопились к главной цели нашего путешествия — видеть чем скорее Л. Н. Толстого. Всего несколько часов пути по железной дороге отделяло нас от Ясной Поляны. Взбудораженные, нетерпеливые, мы не теряли однако времени даром: мы все думали о том, как бы яснее, отчетливее формулировать вопросы, которые мы собирались поставить Льву Николаевичу Точно условились, кто из нас будет эти вопросы предлагать, как мы затем будем ему излагать наши сведения, наши планы и т. д. Все это было в деталях установлено, занесено на две бумажки, — и спокойно, с сознанием исполненного долга, мы подъезжали к станции, называвшейся тогда Козлово-Засекой. Едем вдоль опушки леса, затем по еловой аллее. Выдался дивный, солнечный день. Попался нам возница не местный и мало толковый, ничего не мог нам рассказать ни про имение Толстых, ни про жизнь самого Льва Николаевича. Он знал только, что говорят в народе, будто чудной там барин, сам на пашню ходит и словно мужик работает. Он даже не знал, где стоит дом этого «чудного барина»; не с того конца подъехав, мы наугад остановили его у калитки дома, показавшегося нам помещичьей усадьбой.

Слезаю первый, вижу, стоит у калитки спиной к нам рослый крестьянин, в темно-серой блузе, босой, с запыленными ногами, полузакрыл рукой глаза и смотрит в противоположную сторону. Окликаю его: «Слушайте, дядя, покажите, где тут Лев Николаевич Толстой живет? Оборачивается: да ведь это сам Лев Николаевич, — как не узнать его! Я покраснел, начал извиняться, кое-как представляю своего попутчика, а Толстой добродушно улыбается по поводу моего замешательства, хлопает меня по плечу. «Ну, пойдемте в сад, — там потолкуем».

Не прошло и нескольких минут, как мы уже сидели на скамейке у главной аллеи, и разговор завязался как то сам собой. И вовсе не