Любовь и Западный мир - Дени де Ружмон

которых они чествовали, и которые были по большей части «верующими» во второй половине XII-го столетия. Большинство социологических объяснений, с чем мне удалось ознакомиться, сходятся на том, чтобы исключить любую возможность встречи между катарами и трубадурами, и поражены той же самой врожденной слабостью: они рассуждают на основе клише, которые они считают несовместимыми и которые они выбирают для данной цели. Даже Рене Нелли позволил себе написать, что трубадуры «ожидали, придаст им значимость, коей они не располагали в социальном плане по праву рождения»; и объясняя покорность даме, он повторяет теорию жонглера, «любящего слишком высоко» (это знаменитый «дождевой червь, влюбленный в звезду» Виктора Гюго). Но Нелли обычно снабжает нас фактами, позволяющими нам оспаривать его собственные высказывания: в данном случае биографические указания на 43 автора, кого он приводит в своей антологии Трубадуров (Том II, Поэты). Какова доля «жонглеров», буржуа и где среди них рыцари?

Вот подсчет:

Неизвестного происхождения 4

Жонглеры 3

«Очень скромного происхождения» 3

Буржуа 6

Клирики 5

Рыцари и высшие бароны 22

Я хочу, чтобы Жанруа подобным образом посчитал около пяти ста трубадуров (от которых зачастую известно лишь имя), и тогда жонглеры могли бы составить сильное меньшинство в их когорте; но если Рене Нелли избрал всего 43 из них, то значит оценивал их лучшими и наиболее представительными. Именно они и должны были задавать тон, начиная с Гильома IX, являвшегося «величайшим принцем Франции», и его друга виконта Эбле де Вентадура, вплоть до Жафре Рюделя, принца де Блайе, и Раймбо, графа Оранского, и заканчивая четырьмя сирами д’Юссель, которые, возможно, происходят из ветви Вентадуров[216].

Совершенно к иному способу устрашения, более кавалеристскому, нежели педантичному, прибегает каноник Деларюэль (Delaruelle), кто знает сам, что должно знать, а особенно то, что следует отрицать в отношении катарства. В журнале Archeologica (декабрь 1967 года) он утверждает, что моя книга содержит «в отрывках, касающихся Истории, одну ошибку в предложении». Образцы, которые им приводятся, являются карикатурами, когда заблуждение исходит от него (разве я сказал бы, что «любовь-страсть Тристана не что иное, как катарство?)

И когда он говорит о Реформации, то налицо словесная ошибка, которую следовало бы раскрыть[217]. Но сие вряд ли окажется утраченным, поскольку наш автор сообщает, что за догматом – последнее слово. В действительности он заявляет, что нельзя, как это сделал историк Карл Шмидт, хвалить мораль Совершенных, если мы не одобряем их учение, ибо это различие шокирует «французский дух, привыкший искать в изучаемых им трудах внутреннюю согласованность, размышляя, что догмат повелевает этикой». Не во имя ли этой «согласованности» или французского духа, или догмата неустрашимый каноник, не стесняясь, пишет, что «в Монсегюре никогда не было костра»? Это хорошая новость, но она слишком поздно приходит для двухсот мучеников зловещего поля Кремаций (Crématz).

Здесь опять же нескрываемая уверенность тона ищет больше не понять, но изгнать явление (практически его отвергнуть) при помощи авторитетных средств, догмата, «повелевающего этикой» и через него раздражающие истины истории. Господа фундаменталисты от всех систем, если вы полагаете возможным основывать согласованность вашей личности на внешнем по отношению к ней догмате, а не на своих ментальных данных или истинной вере, то пожалуйста, но держите это при себе. Не сжигайте еретиков, имеющих другую систему внутренней согласованности, или, по крайней мере, не говорите, что ваша церковь, ваша партия или ваша секта их и вовсе не сжигала.

Третий вариант той же самой системы обращения к авторитету, будь то Наука, Церковь, Партия или простые обычаи, которые мы окрестили Традицией: он предоставлен мне госпожой Лот-Бородиной. Еще до выхода моей книги (многие страницы из которой она уже прочитала) она затеяла против нее в различных журналах ожесточенную кампанию, основанную на благочестивом негодовании. Она не может мне простить отождествление Марии из ереси с гностической Софией и саму Марию-Софию в катарской Церкви[218]. Хотя я утверждаю, что ничего не выдумал, что эти «ужасы» содержатся в текстах[219], вышеназванная госпожа не приемлет, чтобы кто-либо учитывал столь шокирующую истину. Андре Жид мог сказать Жану Делэ (Delay), что моя книга ему объяснила то, что сумело сделать (его чтение) Фрейда, и Жан Делэ посвящает этому двадцать пять страниц первого тома Молодости Андре Жида. Госпожа Лот-Бородина тотчас же предупреждает доктора (Делэ) о необходимости остерегаться, о чем он, очевидно, впечатленный, сообщает читателям во втором своем томе. Андре Жид, наверное, заблуждался, воображая себе, что лучше понимает посредством произведения столь подозрительного и скверно осведомленного автора, не обратившись к мнению правоверных специалистов, решивших, что и как должно думать о Богородице. Но что думать о том, кто не понимает тождество Марии-Софии в религиозной философии[220], поскольку, по словам вышеназванной госпожи, Марианский догмат «исключает» Гнозис…

Мистический трубадур: Генрих Сузо

Здесь пример великого швабского мистика Генриха Сузо лучше, чем любой другой, проиллюстрирует возможность моих гипотез на ряде аналогий, даже уподоблений между вечной Премудростью – Марией – Vera Vergena – Софией – Церковью Любви – Дамой из мыслей; и на куртуазной риторике, как врожденном языке этого уникального культа.

В своей превосходной небольшой книге о Сузо и Миннезанге[221] Ж. А. Бизе напоминает поначалу о том, как «Вечная Премудрость» стала для юного Сузо (вследствие экстаза) «способом теофании, замещающим чистое понятие божества». С тех пор Сузо в своих произведениях, особенно Vita и Horologium sapientae, стремится отметить культ Премудрости, его Дамы: «Его куртуазная мистика… станет копией в германской земле «цветущего благочестия», которое последние трубадуры Лангедока посвящали Богородице или той Милости, что, как полагают, под маской Снисходительности Исаврской являлось еще одним набожным олицетворением» (p. 139). И мы обнаруживаем в его поэтизированных прозаических трудах не только все эпитеты и особенные образы, но и все общие места, обязанные cortezia:

– поиски возлюбленной (inquisicio amoris), где признается тема о далекой принцессе;

– желание никогда не виданной Дамы, о ком еще ничего неизвестно: «Мой Бог, когда же я только смогу увидеть возлюбленную, услышать звук ее голоса? Какова фигура любимой, в которой таится столько очаровательных сокровищ?» (Vita);

– сомнение в истинной личности или сущности Дамы:

«Бог ли она или человеческое творение, женщина или мужчина, тайное знание или магическая сила, или что еще?» (Vita) (Почему я раньше не знал этой фразы Сузо? Она стала бы лучшим эпиграфом к моей Книге II). Но есть и более странное на той же странице, когда он считает, что видит Премудрость:

«Она находилась и далеко, и близко, и вверху, и внизу, присутствовала повсюду, будучи, тем