Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер

западноукраинцы считают своей, «чистят» от поляков[1098]. Отсюда печально знаменитая волынская резня 1943 г., когда беспримерная жестокость, с которой убивали десятки тысяч поляков, должна была подтолкнуть остальных к бегству. Поляки, в свою очередь, будут чистить землю от украинцев там, где у них будет такая возможность в 1944–1946 гг., а потом и во время акции «Висла» 1948 г. Силы Украинской повстанческой армии (УПА) участвовали и в Холокосте.

Борьба украинского подполья продолжалась до конца 1950-х годов, теперь уже против советской власти, нередко представленной тоже этническими украинцами с востока, и против тех местных, кто шел с ней на сотрудничество. Ситуация вооруженного националистического подполья, воюющего против всех и даже против украинцев, если те проявляют склонность к компромиссам с кем-либо, вела к дальнейшей радикализации движения. Именно в эту эпоху и эти реалии уходят корни современного западноукраинского национализма, с его жесткой этнической привязкой, с мощными мобилизационными механизмами, с отношением к более «мягко» настроенным соотечественникам как к «коллаборантам» и отступникам. Тогда же загнанная в подполье униатская церковь окончательно закрепляется в роли оплота украинства, которую она во многом обрела в межвоенной Польше[1099].

В определенном аспекте ситуация в Украинской ССР была схожа с ситуацией на украинских землях под властью Польши. В ходе политики украинизации, ставшей специфической частью общей для всего СССР политики коренизации[1100], общерусская и/или малорусская версии идентичности оказались вне закона, в том числе и в буквальном смысле. Утверждается именно украинская идентичность. Ликвидация безграмотности проходит на украинском языке. В 1920-е годы Москва рассматривает УССР и БССР еще и как «выставочные павильоны» национальной политики, стремясь таким образом проецировать свое влияние на восточнославянское население в Польше.

«Общерусскость» и малороссийство могут теперь открыто декларироваться лишь в эмиграции. Так, в 1925 г. созданное в Праге «общество студентов малороссов и белоруссов "Единство русской культуры"» выступает с декларацией, включившей в себя все ключевые идеологемы общерусского проекта. «Мы, малороссы и белоруссы, не отказываемся от наших народных особенностей, знакомых и любимых нами с детства… Но мы не забываем, что все мы – украинцы, кубанцы, галичане, белоруссы, все – без различия политических убеждений, в то же время и русские наравне с великороссами, как баварцы и саксонцы – немцы, наравне с пруссаками, провансальцы и гасконцы – французы, наравне с бретонцами, тосканцы и сицилийцы – итальянцы наравне с ломбардцами. Для нас ясно, что великая Россия не равнозначна Великороссии. Над созданием общего отечества русских малороссы и белорусы трудились не менее великороссов… Непонятно поэтому стремление части малороссов и белорусов… отвернуться от плодов общих с великороссами культурных усилий предшествовавших поколений, чтобы под новыми именами, следуя новому вероучению, строить здание новой культуры почти с основания. Искусственно возбуждаемое между русскими племенами взаимное отчуждение, направленное на разрушение всего, чем спаян был русский народ в целом… грозит поставить в неминуемую опасность чужеземного засилия не только Россию, но прежде всего свои Украину, Кубань, Белоруссию, Галичину. В полном убеждении, что отрицание русского единства объясняется лишь заблуждением у многих малороссов и белорусов (sic!), которое должно смениться сознанием неизбежности тесного и добровольного сотрудничества всех ветвей русского народа, мы призываем всех украинцев, кубанцев, галичан и белорусов, не заглушивших в своей душе чувства кровной и культурной русской связи, к дружной работе, способствующей на будущее время живому, свободному и цельному в своей многогранности единству русской культуры»[1101]. Но это уже голоса издалека. Однако идеологическое наполнение восточноукраинской идентичности существенно отличалось от западноукраинского варианта. Антирусскости в школе, разумеется, не учили. Русские и Россия описывались уже как иные, но «свои». В школе говорили об «интернационализме и дружбе народов». Сколько-нибудь существенного националистического подполья не было. В этих условиях формируется украинская идентичность, которая не имеет столь жесткой этнической доминанты, как в ее западном варианте. Образ военного прошлого, многократно отшлифованный советской пропагандой, стал тоже совсем иной – восточноукраинцы сражались на правой стороне и вместе с русскими.

Граница между русскостью и украинскостью оказывалась пористой, легко пересекаемой не только в межэтнических браках, но и в отдельной биографии. Л. И. Брежнев, например, пока он делал карьеру на местном уровне, в Днепропетровске, по документам – украинец. Но как только его карьера выходит на союзный уровень – он по документам уже русский.

Отношение друг к другу представителей двух разных украинских идентичностей во многом походит на те, которые были между украинцами и малороссами до Первой мировой войны. Украинцы смотрели на малороссов как на объект просвещения и социальной инженерии, как на заблудших и исковерканных чужим влиянием. Так же сегодня смотрят западноукраинцы на восточноукраинцев. Если малоросс упрямо настаивал на своей идентичности, а тем более на ее праве быть доминирующей в стране, то он в глазах украинца становился «вражьим землячком», прихвостнем москалей. Так же смотрит западноукраинец на агрессивно отстаивающего свою правоту восточноукраинца. В свою очередь, малороссы считали украинофилов подпавшими под вредное влияние (поляков, Австрии, Германии) и обвиняли их в агрессивном национализме. Так же восточноукраинцы смотрят на западноукраинцев, обзывая их нациками и считая, что они служат интересам поляков (это константа!) и американцев. Каждая из сторон сегодня претендует на то, что воплощает ценности демократии и модернизации лучше соперника. Западноукраинцы описывают восточноукраинцев как совков, а те отвечают насмешками в адрес «рогалей», деревенщины. Обе стороны «в своем глазу бревна не видят», обе смотрели и смотрят друг на друга как на «чужих», как на источник угрозы. Это, в общем, не лишено оснований, если исходить из представления, что ситуация такого дуализма идентичностей ненормальна, временна и должна быть разрешена победой какой-то одной из этих идентичностей в масштабе всей Украины.

Избирательная риторика всех крупных политических сил, в особенности «оранжевого» лагеря, активно эксплуатирует именно эту идею. Тактика использования истории фокусируется не на совместном «забывании», маргинализации тех фигур и событий, трактовка которых на востоке и западе страны резко различается, но на их возвеличивании и стремлении поставить их в фокус идентификационного проекта. Таким образом идентификационный раскол страны в очень большой степени связан с разными образами прошлого и вытекающими из этого разными представлениями о «своих» и «чужих».

В условиях частых выборов (избирательные кампании прошли в 2004, 2006 и 2007 г., новые президентские выборы будут в 2009 г.) и примерного равенства электоральных ресурсов ведущие политические силы боятся отказаться от проверенных инструментов идеологической мобилизации (с одной стороны, это образы «советизированного, готового обменять украинскость на чечевичную похлебку Востока» и идея угрозы украинскому языку, с другой – это образ «фанатичного в своем национализме Запада» и идея угрозы русскому языку). Избирательная кампания 2007 г. лишний раз это подтвердила: как только Партия